Другая музыка нужна
Шрифт:
— Ах, вот как?! Что ж, занимайте. Только не мешайте. Мы номер сдаем.
Мартон сел за свободный стол. Теперь в двух смежных комнатах было тихо. Журналисты работали. Мужчина в синем халате брал рукописи, потом приходил опять и клал на столы набранные полосы.
Мартон сидел долго. Репортеры один за другим уходили. На него никто не обращал внимания.
— Скажите, пожалуйста, — обратился он к старику журналисту, — что мне делать? Господин главный редактор сказал, чтобы я новости собирал.
— Ну и собирайте.
— А где?
— Где найдете. Город велик.
Мартон ничего не понял. Посидел еще некоторое время. Потом встал. Медленно пошел к дверям. Попрощался. Кто-то рассеянно ответил ему.
3
Это
О чем только здесь не говорили! Об актрисах — но не о том, как они играют; о разных других женщинах, о какой-то даме, известной всему городу, у которой в квартире лежат альбомы с фотографиями девиц и замужних женщин; фотографии эти пронумерованы, а в отдельной тетради записаны адреса, — за каждый такой адрес берется двадцать крон; журналисты получают адреса со скидкой, а уж там — платят по договоренности. Другие журналисты предпочитали беседовать на гастрономические темы; о том, кому чего хотелось бы поесть; горячо и вдохновенно спорили о способах приготовления кушаний. Третьи злословили про военачальников — Гинденбурга, эрцгерцога Фридриха, Кадорну; ощупывали со всех сторон нового короля, его жену Циту, брат которой, герцог Сикст, служит в армии Антанты. «Ците дозволено», — сказал один журналист, на что другой ответил: «Ците много чего дозволено!..» — и все заржали. Поминали Керенского, приводили слова американского президента Вильсона, предложившего хозяевам заводов боеприпасов принцип: «Маленькая прибыль — большой оборот». Заходила речь и о каком-то русском, по фамилии Ленин: «Черт его знает, зачем ему нужна после одной революции еще другая!» Хвалили новый проект избирательного закона, ругали государственного секретаря Вадаса за его выступление в парламенте, где он сказал: «Солдатам, вернувшимся из русского плена, нельзя давать избирательных прав, ибо кто знает, не привезли ли они с собой революционный дух». Зашла как-то речь о контролируемом государством «Шерстяном центре» и о других предприятиях, об Акционерном обществе по производству военных товаров. «Государство отнимает у крестьян сырье по низкой цене, отдает ого фабрикам, там его обрабатывают и пускают в продажу по высокой цене; пара башмаков стоит уже триста крон; костюм — тысячу крон…» Сочувствовали актерам, получающим в месяц сто восемьдесят крон жалованья, и тут же посмеивались над ними: «Гамлет разодет в горностаи, а в брюхе у него урчит; Наполеон ходит без порток; Мария-Антуанетта рубашку не может сменить». Вспоминали шутку: «Графиня, что вам угодно?» — спрашивает на генеральной репетиции дёрский актер. «Пару сарделек и полкило хлеба», — отвечает «графиня». Рассуждали о том, что в Пеште килограмм мяса стоит триста крон, а в Вене продают реквизированную в Сербии свинину по семь крон; в первые дни двадцать тысяч венских жительниц набросились на магазины; нескольких детей затоптали насмерть; рассказывали, что депутат Юрича попытался было выступить в венгерском парламенте с речью на словацком языке, но ему крикнули: «Не дурите!..»; обсуждали весть о восстании немецких матросов: министр Капелла заявил, что казнили тридцать восемь матросов и это только прелюдия; зашла речь о затонувшем в Дунае пассажирском пароходе «Зрини», о том, что в одном приходе подали в суд на священника, который потребовал по тридцать крон за похороны каждого утопленника-католика; а вот сентмиклошский реформатский священник хоронил каждого за пять крон, хотя среди покойников было всего лишь семь протестантов, остальные сто семьдесят пять были католиками.
В репортерской комнате живые, гудящие телеграфные столы передавали самые последние известия.
4
Так прошли две недели.
Время от времени главный редактор вызывал кого-нибудь. Иногда, возвращаясь от него, журналисты размахивали кассовыми чеками и торжествующе орали: «Двести крон!» Но чаще всего приходили красные
Как-то однажды старик репортер вернулся от редактора расстроенный.
— Неделю назад он сказал: «Побольше соли, побольше перца». Потом сказал: «Перепишите, да потактичней, чтоб были одни намеки, имен не называйте». Потом опять: «Пороху, как можно больше пороху!» Теперь напечатали, а он орет, что я семь тысяч крон вытащил у него из кармана.
— Ничего, перемелется, — утешали все старика.
— Это-то я знаю! — с отчаянием произнес старик. — Но ведь и я потерял триста крон… Кто их вернет?
— Хотите, дам вам хороший адресок?
— Идите к черту со своим адресом!
И Мартон слушал все это. Кое-что ему было понятно, кое-что — нет. Посидел, посидел, надоело ему. Ушел. Отправился бродить по улицам в поисках интересных происшествий. И вот мимо него промчалась пожарная машина. Он побежал за ней. К счастью, пожар был недалеко. Но горящий дом окружил полицейский кордон, и, когда Мартон захотел подойти ближе, полицейский схватил его за шиворот.
— Назад! Тебе чего здесь, сопляк?
— Прошу прощения, но я сотрудник «Южной газеты», а не сопляк!
— Вы? Ваше удостоверение!
Но «Южная газета» не выдала ему еще удостоверения. Сперва надо было напечататься.
Здание горело. Юноша ушел. Направился домой.
А дома Отто рассказывал как раз о том, что после обеда у них арестовали управляющего фирмой, элегантного господина Флакса. Взяли его прямо с работы за растрату полутора миллионов крон.
Мартон взволнованно расспросил брата. Сперва набросал на бумажке все, что услышал от него. Потом сел писать. Написал страниц восемь. Начал с проспекта Ваци, по которому бешено мчатся трамваи, потом рассказал про русских пленных, которые получают по две кроны в неделю.
И наутро влетел прямо к секретарю редакции.
— Я должен поговорить с господином главным редактором. Принес репортаж о растрате полутора миллионов крон.
Главный редактор, восседавший на своем троне в еще более роскошном костюме, прочел статью Мартона от начала до конца и позвонил.
— Узнайте телефон родителей Оскара Флакса, — сказал он секретарю. — Пришлите господина Хербоя.
Минуту спустя телефонный номер лежал уже на столе у главного редактора. Вошел г-н Хербой, поклонился, окинул Мартона подозрительным взглядом. Редактор, не меняя ни на секунду изящной позы, заорал на г-на Хербоя:
— Вы полицейский репортер? Вы? Знаете, что вы такое? — И уже совсем не изящно крикнул: — Вы дерьмо! Можете идти!
И вынул свой блокнот.
— Как вас зовут? — спросил он Мартона.
Вырвав листок из блокнота, он что-то написал на нем и отдал. Мартон прочитал:
«В кассу «Южной газеты». Гонорарный расчет. Мартону Фицеку. Двадцать крон за репортаж.
Будапешт. 17 декабря 1917 года.
Главный редактор Миклош Лазар».
Не успел еще Мартон притворить за собой обитую войлоком дверь, как за спиной его уже послышалось:
— Квартира Флакса? Алло? Прошу к телефону господина Флакса-старшего. Говорит главный редактор «Южной газеты»…
5
Прежде чем пойти в кассу, Мартон бросился домой, чтобы показать свой первый гонорарный расчет. За деньгами пошел только вечером — получил двадцать штук новеньких, еще слипшихся бумажек. Мартон стоял и смотрел на кассира: мол, что он скажет? Такой молодой, а уже гонорар получает!
Но кассир не понял, в чем дело, и спросил:
— Я что, недодал вам? У вас есть и второй расчет?
— Нет.
— Так в чем же дело?
Мартон повернулся. За спиной его стоял человек тоже с чеком в руке. Мартон узнал его: это был Ене Алконь, с которым он лежал вместе в больнице после «бесплатного отдыха».
— Ой, как я рад… Вы тоже здесь работаете?
— Да, да. Я тоже рад… Слышал уже про вас… Хотел даже встретиться, но весь месяц работал ночным редактором. Только вчера перешел на дневную работу. Подождите, я получу деньги, и, если вы не против, проводите меня домой.