Другая музыка нужна

Гидаш Анатоль

Шагают почти благоговейно. И обезлюдевший Охотный ряд наполняется весомым гулом рабочих предместий:

Вихри враждебные веют над нами,

Темные силы нас грозно гнетут…

3

Раздается команда. Отряд останавливается. Снова команда. Шесть красногвардейцев отделяются от отряда, среди них женщина, тоже с винтовкой на плече. Снова раздается

команда. Шесть красногвардейцев окружают первый охотнорядский дом с правой стороны («Мясо»). Новая команда. Новые шесть красногвардейцев окружают следующий дом («Рыба»). И наконец, возле каждого охотнорядского дома стоит часовой. Остальные красногвардейцы с улицы и со дворов вторгаются в съестные лавки, склады и тайные подвалы. Там, где заперто, сбивают замки.

Идет реквизиция продовольствия.

И вдруг, точно набат, возвещающий пожар, наперебой начинают звонить колокола всех церквей.

Три человека стоят посреди улицы: командиры Красной гвардии. Двое русских, а третий мадьяр (левая рука у него на перевязи). Командиры наблюдают за обеими сторонами улицы; закуривают и выпускают смешавшиеся с морозным воздухом густые клубы дыма.

То один, то другой красногвардеец поспешно выходит из ворот, подбегает к командиру и докладывает так, будто принес весть о победе мировой революции:

— Обнаружено тридцать шесть бочек солонины!

Звучит команда:

— Выкатить на улицу!

— Восемьдесят три мешка рафинаду!

— На улицу!

Колокола, издав еще два-три надрывных стона, замолкают.

По снежной улице бегают какие-то черные существа величиной с кошку. То несутся наперерез всем, то бросаются из стороны в сторону, будто ноги невидимых призраков: это крысы.

В дверях одной из лавок появляется мужчина в шубе. Видно, хозяин. Настороженно оглядывается, но никто на него и внимания не обращает. И он, крадучись, уходит. На Театральной площади останавливается — здесь собрались уже все охотнорядцы. Отсюда смотрят они на «светопреставление».

На улицу с грохотом выкатывают бочки. В морозном воздухе носится запах кислой капусты и селедки. А что может быть отраднее в этой декабрьской голодной Москве 1917 года…

Но вдруг выскакивает из-за бочек высоченный купец.

— Безобразие!.. Беззаконие! Бесчинство!.. — орет он. — Немедленно тащите обратно! Это мое!

Лопата бороды его ходит влево и вправо, точно маятник.

Красногвардейцы почти добродушно отталкивают рассвирепевшего купца.

— Отец, ступай домой! — увещевают его. — Все равно зря. Пойми ж, борода… Москва голодает…

— Нечего мне понимать… Мое — и все!.. И нет у вас никакого права… — Он бухается на колени возле одной бочки и обнимает ее. А тем временем мимо катят другие его бочки. Купец вскакивает, лезет в драку, словно пьяный, истошно вопит: — Грабители!..

К нему подходит мадьяр с подвязанной рукою и здоровой рукой хватает за бороду. Притянув к себе голову в каракулевой шапке, по-венгерски кричит ему на ухо:

— Хочешь, я тебе та-а-кую оплеуху дам, что…

Лабазник,

оторопевши, слушает слова на непонятном языке.

— Ступай, отец, подобру-поздорову, — рекомендует купцу один из красногвардейцев. — Ступай с богом!..

Лабазник затравленно озирается: возле каждого дома — бочки, мешки, вооруженные люди… Он безнадежно опускает голову и покорно плетется к Театральной площади, где стоят остальные охотнорядцы и, словно волки, которых отогнали от добычи, горящими глазами смотрят, как выгружают их товар.

4

Пишта Хорват наблюдал за этой сценой. Заслышав мадьярское слово («И голос знакомый! Кто же это может быть?»), подошел поближе. И вдруг узнал.

— Товарищ Новак!

Новак глянул в его сторону, шагнул навстречу, прищурился и тоже узнал:

— Хорват Махонький! — закричал он и радостно рассмеялся. — Хорват Махонький, это ты?..

— Я, товарищ Новак…

Целый год уже не видались: Новака еще прошлой зимой, сразу после Нового года, переправили в Иваново-Вознесенск вместе с группой квалифицированных рабочих — и теперь они обнялись, точно отец с сыном.

— Нет, ты погляди, погляди-ка! — приговаривал Дёрдь Новак. — Вот это да!.. — И, ласково подтрунивая, дыша парню прямо в лицо, спросил: — Стало быть, на улицу Петерди пойдем?

— Еще как пойдем-то! И в Летень тоже съездим! — жарко дохнул в ответ Пишта Хорват.

— Нет, ты погляди… Погляди только!.. — И Новак вдруг застонал от боли. — А руку мою не трожь!

— Что с ней?

— Осколком поцарапало во время штурма Кремля. Пуля ведь дура, не знает, кого царапать надо. Пустяки!

И Новак, все еще не выпуская Пишту из объятий, обернулся к своим товарищам:

— Это мой дружок… Земляк… Пишта Хорват… Тоже красный…

Представив Пишту красногвардейцам, Новак продолжал свои расспросы.

— Ты откуда?

— Из Томска.

— Да что ты говоришь!.. А как там дела?

— Спасибо, что интересуетесь. С чего ж начать-то? Ференц Эгри переехал…

И Пишта хотел уже по своему обыкновению завести длинный, обстоятельный рассказ, но Новак прервал его:

— А как товарищ Бела Кун?

— Спасибо, что…

Новак, рассмеявшись, снова прервал его:

— Эх ты, болтун-говорун, до чего же ты изысканно стал разговаривать! Ну да ладно, утром расскажешь. И времени у нас будет побольше… Главное, что живы-здоровы… Ты с кем приехал-то?

— Ни с кем. Один.

— Да ну?.. В командировку?

— Ни в какую не в командировку. Сам по себе…

— Ни в какую не в командировку? Сам по себе? Как же это так?.. — И Новак отодвинул от себя Хорвата.

Пишта рассказал ему обо всем. Лицо у Новака вытянулось. Потом он вдруг разозлился.

— Видал дураков, но такого еще не видел! По морде тебе, что ли, съездить? Может, тогда башка на место станет?.. Ух ты, летеньский теленок!..

Пишта Хорват не ответил. Уставился себе под ноги. Заговорил опять Новак: