Другая жизнь
Шрифт:
Это было ее любимое место, уединенное, таинственное. Хрустальный ручей, журча, пробивался между камнями. Она любила помечтать под лепетание его струй. Здесь никто не мог ей помешать.
Маша отпустила поводья и предоставила Звездочке самой выбирать дорогу. Под деревьями было сумрачно и прохладно. Мягкий серебристый мох оплетал корни деревьев. Маша подняла голову, вглядываясь в кроны деревьев. Вдруг увидит какую-нибудь зазевавшуюся дриаду?..
Резкое ржание разорвало тишину. Треск веток, будто пистолетные выстрелы. Звездочка от неожиданности
— Вы ушиблись? — озабоченно спросил он, опускаясь рядом с ней на колени. — Что с вами?
— Нога, — простонала Маша.
— Покажите.
Щеки Маши зарделись. Что значит «покажите»? Каков нахал! От ярости она забыла о ноге и попыталась встать, но тут же со стоном опустилась на траву.
— Не надо меня бояться, — мягко проговорил незнакомец. — Простите, сударыня, я забыл представиться. Вадим Петрович Серебряков. Приехал погостить в «Дубравы» к Хомяковым. Это в шести верстах отсюда.
Маша кивнула. Хомяковы были их соседи. Они изредка наезжали друг к другу в гости. С младшим Хомяковым, Арсением, они даже были дружны в детстве. Длинные языки уж и сватали их, да как-то все со временем утихло.
Она уже без страха и раздражения, а скорее с любопытством разглядывала незнакомца. Светлые волнистые волосы, голубые глаза искрятся улыбкой. Довольно милая ямочка на подбородке. Ей вдруг показалось, что она его уже где-то видела.
Будто отвечая ее мыслям, он сказал:
— А я вас уже видел однажды. Давеча на балу в Дворянском собрании. Вы были в голубом, как незабудка. Принцесса бала, хотя голубое и не слишком вам идет.
Маша нахмурилась, но тут же улыбнулась, вспомнив, что сама не любит голубой цвет и поехала в этом платье, лишь уступая настояниям матери. Однако каков! С ней никто еще так не говорил.
Вадим заметил ее улыбку и улыбнулся в ответ:
— Я прав? Вы согласны, верно? Однако займемся вашей ногой. Я в этом немного понимаю.
Он говорил с ней так легко и непринужденно, что Маша и думать забыла о щекотливом своем положении. Совершенно беспомощная, в глухом месте, в обществе незнакомого мужчины. Есть чем озаботиться. Но Маше все это и в голову не пришло. Осторожно, двумя пальчиками приподняла она край амазонки, обнажив прелестную стройную ножку.
Вадим невольно залюбовался ею. Удивительная девушка Никакого жеманства, кокетства, этого несносного «Ах, оставьте меня, право…». Никаких ужимок, которые так бесили его в петербургских барышнях.
Он осторожно стянул с нее сапожок и пробежал длинными чуткими пальцами по нежной ступне.
— Здесь болит?
— Нет.
— А здесь?
— О-о-о, да.
— Простите. Еще немного.
Он продолжил свои манипуляции, затем выпрямился и ободряюще улыбнулся ей.
— Никакой угрозы
— Здесь недалеко есть ручей.
— Прекрасно. Ничего лучше и придумать нельзя. Вы сможете дойти? Я помогу вам.
— Попробую.
Маша попыталась подняться, но это оказалось выше ее сил. Боль была слишком сильна. Она со стоном опустилась на землю и беспомощно посмотрела на Вадима.
Он шагнул к ней, подхватил за талию и под колени, поднял, как пушинку, и понес к ручью. Она чувствовала силу его напрягшихся мышц под тканью охотничьей куртки, его дыхание на своей щеке, незнакомый терпкий запах одеколона на его коже. Неведомое доселе волнение охватило ее. Она впервые ощущала мужчину так близко, и это кружило ей голову.
Вадим осторожно опустил ее на траву у ручья.
— Подержите ногу в воде сколько сможете, — сказал он и, отходя, бросил через плечо: — Чулок лучше снять.
Маша оглянулась. Он стоял к ней спиной, привязывая лошадей. Она улыбнулась про себя, оценив его деликатность, быстро стащила с себя чулок и опустила ногу в прозрачную воду. Леденящий холод пронзил ее до самого сердца. Маша чуть было не взвизгнула от неожиданности, но, закусив губу, решила терпеть. Не может же она оскандалиться перед ним, таким большим и сильным. Что он подумает о ней?
Боль постепенно прошла. Нога онемела от холода и тихо постанывала, будто жалуясь. Чтобы немного отвлечься, Маша повернулась к нему.
— Вадим Петрович, отчего вы не спросите, кто я?
— Оттого, что я вас знаю. Мне, Мария Павловна, Арсений все уши о вас прожужжал.
— Извините, не знала, что уже успела вам надоесть.
— Уверяю вас, что я был самым благодарным слушателем. Он очень высоко вас ценит. Настолько, что наотрез отказался представить меня вам тогда, на балу.
— Отчего же?
— А вот об этом вы лучше у него спросите при случае.
— Теперь этот случай не скоро представится, — уныло сказала Маша, указывая на свою ногу, угрожающе синеющую в холодной воде.
— Осмелюсь не согласиться с вами. Не успеете оглянуться, как будете отплясывать на балу у генеральши фон Шелленбаум.
— Но это же уже через неделю.
— Вот-вот. Только, ради Бога, не в голубом.
— Дался вам этот голубой цвет. Я сама его не терплю, но маменька…
— Она, верно, считает, что это самый подходящий цвет для юной барышни, только начинающей выезжать в свет?
— Увы!
— Так проявите твердость. Вам же ее не занимать, верно? Он подошел и опустился рядом с ней на колени.
— Пожалуй, довольно. Теперь надо бы перевязать.
Он огляделся по сторонам в поисках подходящего материала, похлопал себя по карманам и, ничего не обнаружив, стянул с шеи белый шелковый шарф.
— Если вы не возражаете, то это заменит нам бинт. Он плотно замотал ей ногу и отвязал своего вороного.