Другие места
Шрифт:
По тому как журналистка прижималась к нему, Роберт понял, что они оба одинаково пьяны и он может верить всему, что она говорит.
Она сказала, что была любовницей Бента Алвера. Роберт растерялся. Разве это так странно? – удивилась она. Роберт нашел это странным. Разве не странно, что она была любовницей журналиста, у которого не было ни телефона, ни электронной почты и который не числился в Реестре переписи населения.
Она объяснила, что Бент – человек таинственный. Мне везет на таинственных людей, сказала она. Все ее любовники были таинственными личностями.
Роберт
Журналистка улыбнулась. У меня есть его фотография, сказала она.
Роберт крепче прижался к ней, от нее пахло духами «Гуччи» и джином с тоником.
Она поведала ему, что всегда носит с собой фотографии… Она любит фотографировать…
Роберт отставил кофейную чашку на кухонный стол. Он лег снова на пол, навзничь, по-прежнему одетый. Он лежал, прижавшись лицом к полу, и думал о фотографии человека, который называл себя Бентом Алвером.
Полчаса он лежал и думал об этой фотографии. Когда он встал, кровь отлила от головы, и его голова превратилась в облако, уплывавшее вдаль, тогда он ясно увидел перед собой лицо отца.
– Инфофикшн, – сказал я.
– Бент Алвер называл это информационным творчеством.
– Тебе кажется, что этот человек был похож на отца, этот Бент Алвер?
– Он не похож.
– Я не понимаю.
– Это и был отец.
– Ты был пьян.
– Я тебя предупредил, что это длинная история.
Мне захотелось что-нибудь сказать, возразить. Не знаю, против чего, просто возразить, что-то сказать, закричать. Но я смолчал и налил нам еще кофе.
– Я больше не пошел к Дагу Халлу, тому продюсеру. Отложил эту встречу. Зато я позвонил той журналистке и попросил ее встретиться со мной.
– Не уверен, что мне хочется это знать.
– Если не хочешь, я не буду рассказывать.
Я знал, что рассказ Роберта будет мне неприятен. Знал, и все. Рассказ, который так начинается, всегда бывает неприятным. И вместе с тем я прекрасно понимал, что не смогу сейчас встать и уйти; я хотел узнать остальное – несомненно я хотел узнать остальное.
– Ладно, рассказывай.
– Я предупреждал, что это долгая история. Что, может, мне не следует ее рассказывать. Не хотел навязывать ее тебе. Не хочешь слушать, не надо.
– Рассказывай.
– Ты уверен?
– Да.
– Хочешь дослушать все до конца?
– Да.
– Это точно?
Сперва он противился, потом сдался, он скользил, его затягивало, ему хотелось подставить голову под струю воды и промыть глаза. Он лежал в постели. В постели той журналистки. Между собой и простыней он видел какую-то испугавшую его тень, эта полоска тени испугала его фаллос, погруженный между ее ногами. Сначала ему нравился ее запах, кисловатой радости и пота, но вдруг он возненавидел все окружавшие его запахи – селитры, винного уксуса, аммиака.
Роберт перевернул женщину, закрыл глаза и довел дело до конца.
Она лежала, уткнувшись лицом в простыню, и бормотала, что это было прекрасно.
Его больше не интересовали те минуты, которые они еще могли наслаждаться любовью. По ее голосу
Они курили, сидя на краю кровати.
Она показала ему несколько фотографий и рассказала то, что знала об Алвере. Она – фотограф-любитель, но у нее плохая память, сказала она. Роберт хотел узнать больше, чем она могла знать, поэтому он почти все время молчал. В пачке было шесть фотографий. Все они были сделаны во время одной поездки. Две – в машине. Одна – на улице. На трех фотографиях какой-то мужчина лежал голый на кровати, накинув полотенце на бедра, и улыбался ей.
Наступил вечер.
Она дала Роберту на время одну фотографию.
И адрес.
– Хочешь посмотреть эту фотографию? – спросил Роберт.
– Фотографию?
– Да, она у меня с собой.
– Его фотография?
Он достал из внутреннего кармана конверт.
– Смотри сам.
Я раскрыл конверт.
Там лежала черно-белая фотография человека на каком-то заднем дворе. Он был снят сбоку. В длинном пальто. Во рту у него была сигарета. На фоне серой бетонной стены. В глубине двора был виден грузовик. И вывеска какой-то типографии.
Роберт, прищурившись, смотрел на фотографию.
Я отложил ее и взглянул на Роберта:
– Что ты пытаешься мне внушить?
– Посмотри еще раз.
Я перевел глаза на фотографию, но увидел только седого человека, который стоял на заднем дворе с сигаретой во рту.
– Приглядись к его лицу. – Роберт протянул мне маленькую лупу в черной пластмассовой оправе. Я посмотрел на лупу. Зачем она мне? Что эта вещица откроет мне, чего я не могу видеть невооруженным глазом?
Я неохотно приложил лупу к фотографии, к лицу человека на заднем дворе. Лицо увеличилось до размеров двадцатикроновой монеты. Фотография была не очень резкая, но вдруг я отчетливо увидел лицо этого человека.
В нем было ожидание, была сосредоточенность на своем занятии – он курил сигарету.
Я отложил лупу. Мне не хотелось видеть Роберта. Не хотелось видеть торжества в его взгляде. Я чувствовал, что он наблюдает за мной.
Я снова поднес лупу к фотографии. Посмотрел на рот того человека.
На его губы, плотно сомкнувшиеся вокруг сигареты.
Роберт сказал:
– Я был у него в монтажной в тот день. Накануне вашего отъезда в Копенгаген.
– Что?
– Я занимал у него деньги и приходил, чтобы вернуть их.
– Ты был у него в монтажной?
– Он был в каком-то странном состоянии. Что-то бормотал. Не смотрел на меня. С ним что-то творилось. Что-то занимало его мысли.
Я кивнул.
Больше мне ничего не оставалось.
Что мне сказала мама, когда лежала в больнице: кто-то приходил к отцу в монтажную за день до того, как мы уехали в Копенгаген. Монтажер думал, что приходил я. Что еще сказала мама? У нее было чувство, что между отцом и человеком, который приходил к нему, что-то произошло. Что именно, она не знала, и не могла знать.