Другие времена. Антология

Антология

где мир, подобно мне – короткометражен,

а я – всего лишь пепел над океаном.

* * *

…и сражение роз неизбежно, и злой лепесток

в трансильванскую глушь заскучавшими пальцами сослан,

и неспешно галеры сквозь сердце идут на восток,

погружая в остывшую кровь деревянные вёсла.

Здесь, где кожа подобна пергаменту, падают ниц

даже зимние звёзды и мята вина не остудит,

бормочу, отражая зрачками осколки

зарниц:

будь что будет…

Так ли больно тебе, как тебе не умеется знать

об искусстве любви, безыскусный мой, бедный Овидий?

Одиночество пить, как вино, и вином запивать

одиночество в чашках аптекарских взломанных мидий.

Говори мне: кому – я? Зачем я на этих весах?

Кто меня уравняет с другими в похмельной отчизне?

…а прекрасный восток оживает в прекрасных глазах

слишком поздно для жизни.

* * *

Так и будет. Вымокнет сирень,

смолкнут скрипки, выгорят обои,

и поманит пением сирен

этот мир, покончивший с тобою.

И не хватит воска. А дожди

не способны вылечить от жажды.

Я когда-то вспомню – подожди —

это тело, данное однажды.

Заструится сладкое вино,

наполняя жертвенную чашу,

дух поймет, что так заведено,

и ягненок удалится в чащу.

Тело оправдается строкой;

угадать в любимой Соломею

и познать от рук ее покой

только этим телом и сумею.

Не затем ли в небо нас вели

медленные скрипки на концерте,

чтобы притяжение земли

нам понять, как притяженье смерти,

мне понять, от смерти уходя,

что любовь страшнее и священней.

И последним выходом дождя

оборвать цепочку воплощений.

* * *

Поздним летом в унылой Москве

жар отходит от камня. Кривей

мостовые, грязнее вода

под мостами, чьи грузные тени

проминают поверхность, когда

потускневших пернатых орда

покидает остывшие стены.

Все уходят куда-то на Юг,

к одичалому морю. Поют

нечто странное в странном своем

и почти неподвижном исходе

в облака, в чуть заметный проем,

где и мы, задыхаясь, поем,

покорившись тоске и природе.

Жить в отечном отечестве. Знать

наперед. Обветшалую снасть

обновляя, предчувствовать день,

может быть – не охоты, но – ловли

тощей рыбы в холодной воде.

Не дойти и уснуть на гряде,

приспособив садок в изголовье.

Ты

не видишь меня. Для тебя,

в окаянные трубы трубя,

поднимается рать и растут

вертикальные ливни, и волны

прочь уснувшую рыбу несут.

Ты не плут. Ты не выживешь тут.

Я не выживу там. И – довольно.

* * *

В далёкой дали, за орбитами планет

танцует женщина, похожая на свет.

А рядом – там, где сушится бельё,

танцует свет, похожий на неё.

Играет сын, похожий на неё.

Кружится мир, похожий на неё.

Танцует женщина. И на её плече —

танцует космос в тоненьком луче.

* * *

Родившийся под утро ветер тих

настолько, что пустыня – отпустила.

Четырежды ещё взойдёт светило,

четырежды коснувшись рук твоих.

Падёт рассвет и грянут топоры,

блестя белками, кромками блистая,

и галки закричат, изобретая

горбатый ритм, связующий миры.

Осенний воздух наполняет дом,

ведёт меня по лабиринтам комнат.

Но воздуха не хватит, чтобы вспомнить

то, сколько мы не прожили вдвоём.

Не хватит ни вина, ни ворожбы,

ни веры в неземное притяженье,

в смешенье слёз и слов кровосмешенье

в попытке уберечься от судьбы.

И – хватит. Ночь садится на кровать,

на мой кораблик изо льна и луба.

И счастье мне прокусывает губы,

мешая забывать.

* * *

Новая ночь творения. Медленно и легко

тает в моём подсвечнике слепок шестого дня.

В глиняной кружке плещется тёплое молоко.

Ночь в астеничном городе, требующем меня.

Что остаётся, Господи? Вброд перейти поток,

в чьей-то случайной комнате бросить на стол ключи

и, упираясь теменем в скошенный потолок,

долго стоять над пропастью выгоревшей свечи;

в тёмных горстях настаивать пепел и сердоликлица,

сердца и улицы. И доливать настой

взятой в сосуде жидкостью. Выбор не так велик.

Белой, чужой, разбавленной. Красной, своей, густой.

* * *

Светает. Океан перебродил

и двинулся в предгорья – вал за валом.

Движенье рыб. Движение светил.

Такая мощь в неспешном, небывалом,

неумолимом празднике воды,

что даже вихрь, косматые следы

несущий вдаль по черепашьим скалам,

притихнет и пополнит легион

гранитных волн.