Другие. Бессмертный взвод
Шрифт:
– Это приказ.
– Командир, одиннадцать лет назад я бы и рта не посмел открыть. Но сейчас… Прости. Я останусь с тобой.
– Хорошо, – подумав, согласился Стольников. – Кто еще останется?
– Да все, – усмехнулся Жулин. – Так дело не пойдет, командир. Или вместе, или никто.
– Но кто-то должен прикрывать, понимаешь?
В правоте командира никто не сомневался. Спуск займет не меньше часа. Если за это время на высоте появятся хотя бы два солдата из команды Ибрагимова, то они закурят и, никуда не торопясь, будут бить одиночными, прямо как в тире, заключая пари.
– Давайте сделаем
Айдаров взмахнул рукой и запустил спички в сторону майора.
– Нас семеро. – Он вынул семь спичек и одну обломал. – Один должен остаться. Поехали!
Когда в его руке осталось две спички, Маслов не стал испытывать судьбу и заявил:
– Останусь я. Ты должен вывести группу и наказать Ждана. Поэтому я чуточку задержусь здесь.
– Сделаем так!.. – решил Саша. – Останемся вдвоем, а ты спустишься первым. Идет?
– Идет.
Вскоре Стольников прислушался к пению птиц. В Чечне первыми всегда просыпались зарянки. Они дразнили, пересвистывали друг друга и будили всю прочую пернатую братию. Следом за ними – Стольников заметил это давно – начинали долбить стволы зеленые дятлы. По этим двум видам птиц можно было сверять часы. В четыре утра, едва небо светлело, начинали перекликаться зарянки. Ровно через полчаса к ним подключались дятлы.
– Маслов, мы столько лет вместе, а я ведь, по сути, ничего о тебе не знаю. У плохого командира всегда найдется оправдание чему угодно, верно?
– Ты хороший командир. О лучшем я никогда не думал.
– Почему?
– С тобой спокойно.
– А мне с собой – нет, – вздохнув, ответил Саша.
Они помолчали.
– Когда вернемся, ты с Ириной… Короче, вы будете жить вместе?
Стольников пожал плечами и перевернулся на спину. Звезды тускнели.
– Не знаю. Ты хотел бы провести грядущие одиннадцать лет точно так же, как и предыдущие?
– Я желал бы выйти отсюда и исчезнуть. Но так, чтобы мы, все семеро, знали, как друг друга найти. Мне было бы тяжело только оттого, что вас уже нет рядом. Остальное стерпится, а значит, и слюбится. А почему ты спросил?
– Потому что не хватает фантазии представить, какую жизнь я предложу Ирине, если соглашусь с ней быть.
– А она сама этого хочет?
– К сожалению, да.
– Тогда не ломай голову. Красивая, умная девушка. Уедете, и все будет хорошо. Поверь.
– Верю. А ты что будешь делать, когда мы выйдем отсюда?
Маслов помолчал, потом ответил:
– А мне идти особо некуда. Еще во время срочной службы в Чечне была у меня девчонка, но бросила. Я потом узнавал. Она вышла замуж за какого-то бизнесмена, живет в Москве, на Кутузовском. Дай бог ей счастья. В бегах после выхода из Этой Чечни познакомился с одной. Красавица – спасу нет. Но не вышло ничего. Ей трудно было понять, почему я постоянно исчезаю. Я не мог этого объяснить. В общем, некуда мне идти. Может, оно и к лучшему. Денег мне хватит. Куплю домик в Болгарии, организую рыбалку для туристов…
Стольников знал, что никакой рыбалки не будет. Снова начнутся бессонные ночи, страх и оглядки. Дом в Болгарии останется в мечтах.
– А ты в школе хорошо учился?
Маслов фыркнул и заявил:
– В
– Ты был буйным?
– Я постоянно дрался.
– Ну и что там, с олимпиадой?
– Но я туда отправился не один. Мне навялили в попутчики Толика Крюкова. Он тоже хорошо разбирался в животном мире, оленя от черепахи мог отличить со ста шагов. Нас с ним усадили в огромной аудитории с шестьюдесятью незнакомыми коллегами-биологами и выдали каждому по одному большому листу с разворотом. «И что нужно делать?» – спросил меня Толик. Как раз в это время с трибуны громко говорила женщина. На груди ее сверкала стеклянная брошь размером с кулак. Эта штуковина отвлекала меня от темы выступления, но суть его была понятна. Мол, мы здесь не случайно, впереди у нас большая жизнь. Поэтому шуметь и списывать сейчас никак нельзя. Иначе мы всю жизнь будем разгружать вагоны. Хотя это дело тоже благородное, и она ничего против него не имеет.
Я осмотрелся и коснулся плеча девочки, сидевшей справа от себя. Она покраснела, опустила накрашенные трогательные ресницы, потом подняла их, улыбнулась, как в фильме про любовь, и взяла у меня жвачку «Педро». Тут все как ошпаренные стали что-то писать в листах. Толик задвигался, как поршень. Он явно не понял, что нужно делать.
Исследовав содержимое листа, я догадался, что в местах, чистых от типографского текста, не хватает ответов, о чем и сообщил Толику. Женщина с брошью попросила меня успокоиться. Толик спросил меня, где надо смотреть ответы, и женщина с брошью поинтересовалась, из какой мы с ним школы. Я ответил, что из сто семьдесят второй. Женщина погрызла очки, пометила что-то у себя в блокноте и затаилась. Толик вслух заявил, что я не прав. Дескать, мы же из сто семьдесят пятой.
Я послал его к черту. Толик хотел пнуть меня, но угодил по стулу девочки, сидящей передо мной. Она повернула голову как сова, визуально определила, что мы несъедобные, вздернула веснушчатый нос и попросила в будущем так не делать. «Что тебе надо, дура? – спросил у нее Толик. – Сиди и не мешай». После этого женщина с брошью сделала девочке последнее замечание, и та заплакала. Чтобы ее успокоить, женщина по-матерински предложила ей надеяться только на свои силы. Тогда все у нее получится. Нужно только собраться. Раньше педагоги умели убеждать. Девочка вытерла слезы, а потом у нее и правда стало все получаться.