Другое тело

Павич Милорад

— Эта не из Турции, — сказала Анна.

— Откуда ты знаешь?

— Говорит по-венециански лучше, чем Альвизе Мочениго.

— А кто такой этот Мочениго?

— То есть как, кто такой! Это же дож!

Следующей возможностью, которая им представилась, была молодая и красивая девушка в черных одеждах. Она ела козий сыр с печеной тыквой. Захария подумал, что скорее всего именно она им и нужна, но когда девушка открыла рот, то вместо ответа на вопрос, не из Турции ли она, из ее рта выглянула живая змея и быстро заиграла языком. Девушка тут же повернулась к какой-то венецианке под фиолетовой

маской и принялась заговаривать ее от сглаза. Она затараторила:

Песню пой, в ус не дуй, заболел у попа ху… — худой зуб, зуб худой. За цирюльником послал, а цирюльник говорит, у попа стоит, на столе стоит бокал.

Прислушавшись к ее словам, Захария громко расхохотался и сказал:

— Ты точно не из Турции, ты из наших! Вижу, как дурачишь этих венецианцев.

Насмерть перепуганная гадалка принялась умолять Захарию не выдавать ее. Анна с изумлением слушала, как та трещит на каком-то непонятном языке:

— Не выдавай меня, господин мой хороший, благослови тебя Бог! И утром, и вечером буду водить твою душу прекрасную к источнику, я тебе могу пригодиться, клянусь архангелами. Я тебе не какая-нибудь мелкая монета, за меня семь коз предлагали в Цаптате, а в Дриеве целую связку самого лютого перца… Я твоей госпоже почти даром отдам часы деревянные, что за поясом в дороге носят!

Тут гадалка вытащила из завязанного в узел платка деревянный треугольник, размеченный какими-то черточками, и протянула его Анне, на ломаном итальянском языке предлагая купить все это.

— С какой стати она называет это часами? — враждебно проговорила Анна. — Какую силу они используют, чтобы работать? Силу ветра?

— Не ветра, а солнца, голубица моя, — зачастила гадалка на еще худшем венецианском, — а если не хочешь, может быть, возьмешь от сокола три пера?

К счастью, Анна не поняла двусмысленного предложения гадалки, не то вцепилась бы ей в волосы прямо на площади Морозини. Тут в препирательство вмешался Захария:

— Ну, душа моя, хватит с нас игры и веселья. Я здесь затем, что мне, так же как и тебе, кое-что нужно.

— А что тебе нужно, красавчик мой?

— Ищу одну вещь, а ты, может, мне подскажешь, где ее найти.

— Подскажу, подскажу, красавчик мой, глаза у меня сглазливые, все видят, могу человека взглядом ото сна пробудить, могу ему в сон женщину загнать. Найду тебе, что ищешь, пусть даже нужен тебе огонь, который под водой…

— Мне нужен флакончик Богородицыных слез.

Гадалка онемела. Потом отрезала:

— У меня нету. Да и тебе от них толку не будет.

— Почему?

— Потому что они бесценны и при этом ничего не стоят. Есть у тебя Артемидины слова и перстень? Если нету, то нет проку и от воды.

— Это не твое дело. Найди мне только Богородицыны слезы, и больше от тебя ничего не требуется.

— За этим нужно в сам Константинополь. Дорого. И нету у меня.

— У кого есть?

— У Джурдже.

— Я заплачу. Раздобудь у Джурдже.

— Джурдже здесь нет. Его надо ждать.

— Сколько?

— Еще

немного. Пока часы не пробьют.

По ходу разговора гадалка успевала обслуживать и других клиентов. И на самом деле была совсем не так сильно испугана, как это изображала. С венецианской дамы под фиолетовой маской она взяла плату, словно действительно заговорила ее от сглаза, отбрила старика, который занудно торговался насчет цены зеленого петушиного яйца и все выспрашивал, действительно ли из него вылупляются черти.

— А ты бы с яйцом хотел за ту же цену еще и сметаны? Нету, приятель, сметаны, нету. Давно уже не дою, откуда ей взяться.

И все это она тараторила на понятном только им с Захарией языке, нимало не заботясь, понимают ли ее, тем более что это совсем не мешало ей неплохо торговать своим товаром и услугами. Она предлагала волшебные пуговицы, которые сами отваливаются, если им напеть мелодию, — такие могут пригодиться, чтобы в нужный момент обнажить грудь. Кроме того, у нее можно было купить съедобные женские трусики и палец Фомы неверующего в коробочке из верблюжьей кости. Когда какой-то молодой человек, которого интересовали собственные любовные проблемы, потребовал от нее поворожить, она велела ему зажмурить один глаз и как из пушки выпалила:

Мою коленку увидал, Все дела свои забыл. А в мою постель попал, Забыл и кто тебя родил…

Прервав эти маловажные занятия, Захария спросил гадалку:

— Долго еще ждать?

— Пока не пробьет полночь, золотой мой. Быстрей, чем получится, не получится.

— Ну хорошо, скажи-ка, что же все-таки ты собираешься мне продать?

— Что спрашивал, то и получишь. Ты разве не Богородицыны слезы требовал, мой красавец?

— Что такое Богородицыны слезы?

— Покупаешь сам не знаешь что?

— Знал бы, так, может, и не покупал бы.

— Э-э, тогда придется рассказать тебе. Глянь наверх, у себя над головой. Что видишь?

— Звезды, что еще ночью можно увидеть?

— Э, это не звезды. Это слезы Богородицы. Когда души умерших маленьких детей переселяются на тот свет, они следуют за слезами Богородицы, чтобы не заблудиться и не попасть в руки черных небесных князей. И в пути питаются этими слезами. А слезы эти, земляк, соленые, как и мы с тобой. Лизни пот своей красавицы и узнаешь, что жизнь — это соленая вода… Эх, заболтались мы с тобой, а полночь-то, вот она…

Когда затих последний удар колокола, гадалка крикнула:

— Джурдже, эй, Джурдже!

Перед ними возник крохотный старичок с косматыми бровями и ушами в волосах. Весь в грязи.

— Рот как горловина носка! — насмешливо оценила его гадалка и что-то шепнула ему на ухо.

Джурдже заблеял, как козел, и замотал головой, отвергая требование гадалки. Тогда она бросила пристальный взгляд на его ус, и тот на глазах Захарии и Анны загорелся и даже вспыхнул бы, не загаси его Джурдже ладонями. Сразу после такой неожиданности он закопченными руками вытащил из карманов два глиняных флакончика, похожих на тот, что был найден у ног покойного маэстро Джеремии.