Другу смотри в глаза (сборник)
Шрифт:
Я почувствовал чей-то взгляд, оглянулся и снова увидел настырного первоклашку, в упор смотревшего на меня.
– Эй ты! – крикнул я ему. – Долго ты будешь тут вертеться?..
– А-а… – опять как-то очень неопределенно протянул он, но поняв меня; понурив голову, он неумело покатился от нас в середину катка…
А Гена был тот мальчик, из-за которого Саша так долго не дружила ни с кем из нашего класса; об этом я узнал из ее же писем. Семья Саши переехала к нам из соседнего городка Алапаевска, где и жил Гена, с которым Саша раньше дружила; помня его, она почему-то презирала остальных ребят. И чего она в нем нашла?..
Я настороженно покосился на Сашу, потому что она все еще смеялась…
– Пойдем на елку? – неожиданно предложила
– Здорово ты смеяться научилась!
– Я как в классе прысну, так меня чуть не выгоняют. Марья Петровна думает, что над ней!
Мы сняли коньки и пошли на площадь. На площади у нас всегда устанавливали красавицу елку, которая почти каждый год занимала по области первое место.
– Завтра Новый год! Не верится… – Саша вздохнула. – Володя!
– Ну?
– Ты из автомата стрелял?
– Стрелял, – соврал я.
– Страшно?
– Мы же не девчонки…
– Ты, значит, офицером будешь, да?
– Лейтенантом.
– А кто лучше, лейтенант или суворовец?
– Лейтенант, конечно.
– Хорошо быть мальчишкой…
– Еще бы! Мальчишки всегда солдаты. Кто вас защищает от врагов?
– А вам шпионов показывают?
– Бывает… – врал я с важным видом.
Зимний городок, посреди которого высилась сказочная елка, сплошь усыпанная огнями и игрушками, на этот раз показался мне особенно прекрасным. Даже в большом городе, где я учился, не было ничего похожего. Городок был окружен прозрачным, весь изо льда, забором, светящимся изнутри разноцветными красками – лампами. Всюду гирлянды света, елка медленно вращается и вся полыхает-переливается, толпы смеющихся, визжащих ребят, катушки, катушки в виде пасти льва, головы Руслана, в виде домика бабы-яги, а вокруг всевозможные звери – медведи, волки, лисицы, олени, все сплошь из светящегося льда и снега, вот великан Дед Мороз, а рядом – вырубленная топором, но искусно, изумрудная под светом Снегурочка…
Мы забыли с Сашей обо всем на свете; влились в общий поток, и пошло-понесло… Забирались на катушку, врезались в толпу, летели вниз – крик, визг, писк, смех; нечаянная подножка – все летят, в стороны и друг на друга, куча мала! куча мала! – смех, взрывы смеха, радость, счастье… И мы опять наверху, и опять вместе – и вот мчимся вниз, падаем, перевертываемся, смеемся… Летит в сторону моя шапка-ушанка с красной звездой, я ее ищу, ищу, едва нахожу, и мы без конца смеемся, смеемся…
Мы прощаемся около Сашиного дома. Она снимает с руки варежку и протягивает мне ладонь; я беру ее теплую ладонь осторожно и стыдливо, говорю:
– До свидания…
Она кивает и убегает. Все хорошо, все очень хорошо…
А дома, едва переступив порог, я попадаю в самые родные объятия; мама тискает меня, гладит, обнимает, смеется и плачет, шепчет: родной, родной, мой, исхудал… а вот это ты зачем, это зачем, откуда?.. И она ведет меня в большую комнату, где на столе лежит открытый мой чемодан, доверху набитый спелыми, яркими, сочными яблоками…
– Это все вам, на Новый год, – говорю я. – С наступающим Новым годом, мама! Подарок это… мой… – говорю я с трудом, потому что мама очень сильно обнимает меня и вдруг по-настоящему плачет.
– Родной мой… – шепчет она.
В училище каждый день нам дают яблоки, и вот я выменял у ребят на печенье, сахар, котлеты, компот много-много яблок, потому что яблок зимой в поселке не бывает никогда, а мама любит яблоки…
Я засыпаю в эту ночь в мягкой постели, на мягкой подушке, под ватным теплющим одеялом. Все хорошо, все просто прекрасно…
Завтра Новый год.
Я медленно засыпаю. Рядом со мной мое счастье, моя мама…
Утренний сон прерывается резкой командой: подъем! Распахиваешь глаза и еще не сразу понимаешь, что ты уже не дома, а в училище; позади вчерашние слезы и блаженный сон – воспоминание. Впереди – суворовская жизнь. Времени на размышления ни секунды. В казарме все кипит: мелькают простыни,
Выходим на улицу. Зима. Февраль…
«Рро-та, бегом марш!»
Наконец только приходим в себя. Холодно. Энергично работаем руками и ногами, чтобы согреться. Рассвет еще только наступает, тускло кругом… Рота за ротой выбегаем за училищную ограду. Пробежка; лица пылают, над строем клубится пар дыхания…
После зарядки, во время утреннего осмотра, в казарме неожиданно появляется командир роты подполковник Бондаренко.
– Товарищи суворовцы! – объявляет он застывшему строю. – В честь приближающегося праздника командование училища постановило провести многодневный лыжный поход. Каждой роте определен свой пункт назначения. Нашей роте приказано…
И когда я слышу, что приказано нашей роте, я не верю своим ушам. Я толкаю локтем Вальку, который стоит слева от меня, и выразительно говорю ему глазами: понял? Но Валька ничего не понял, и я зло и восторженно шепчу ему: «Да ведь это где я живу. К нам домой…»
– Левый фланг! Разговоры! – хмурится подполковник. – Сержант Пелипенко, у вас что там, взвод суворовцев или собрание базарных кумушек?
– Никак нет, товарищ подполковник! – отчеканивает командир взвода и грозит мне пальцем. – Взвод суворовцев, товарищ подполковник!
– Дисциплинки во взводе не хватает! – И дальше уже прежним тоном продолжает: – Выход назначен на шесть ноль-ноль двадцатого февраля сего года. Приказываю: командирам взводов и офицерам-воспитателям полностью обеспечить готовность взводов. А также приказываю: девятнадцатого февраля сего года к 18.00 повзводно быть готовыми для смотра-проверки. Рро-тта, слушай мою команду! Напрра-во! На завтрак ша-а-гом арш! – Рота с ходу печатает шаг. – Сержант Пелипенко, ко мне!..
Целую неделю мы только и делали, что готовились к походу. Подгоняли лыжные крепления, учились быстро и плотно скатывать шинели (делать скатки), тренировались правильно укладывать в вещмешок походные принадлежности: запасное теплое белье, байковые портянки, солдатские котелки, ложки, кружки, лыжную мазь, запасные части креплений, неприкосновенный запас и многое другое. Каждый день часа по два проводилась репетиция ротного хора – мы должны были выступить с художественной самодеятельностью перед пионерами нашего поселка. Мы с Валькой еще участвовали в гимнастических пирамидах – коронном номере нашего концерта; на эти тренировки тоже уходило немало сил и времени. Были у нас свои чтецы, певцы, музыканты, жонглеры; даже боксеры должны были выступить с показательным боем.
Больше всех, конечно, волновался я – и за свой родной поселок, и за то, как нас встретят, и за то, понравимся ли мы со своим концертом и гимнастическими номерами. От одной мысли, что меня в пирамидах увидит, возможно, Саша, мне становится жарко.
Пирамиды были сложные, и нам всегда подолгу и горячо хлопали, когда мы выступали с ними. Вальке приходилось выделывать самые опасные трюки, и я уже заранее гордился смелостью Вальки, потому что он был лучший мой друг…
Рано утром двадцатого февраля на мощных крытых грузовиках нас вывезли за город. Ехали мы довольно долго, и наше возбуждение, наши бравые поначалу солдатские песни, шутки, смех – все это вскоре прошло и иссякло. Мы замерзли и жались друг к другу; было темно, холодно и как-то одиноко.