Друид
Шрифт:
Насколько я успел понять, проконсул был виртуозным стратегом не только на поле брани. Он умудрялся выигрывать битву за общественное мнение, даже не вступая в открытый бой. Основной смысл всех его писем можно выразить в нескольких предложениях: «Риму угрожает смертельная опасность! У границ римской провинции Нарбонская Галлия собрались дикие и непредсказуемые гельветы, от которых можно ожидать чего угодно. Они уже начали опустошать земли секванов и эдуев, чтобы, пройдя словно разрушительный ураган по их краям, дойти до Атлантикуса. Но даже находясь там, в землях, принадлежащих сантонам, эти варвары будут оставаться крайне опасными, поскольку совсем рядом, на востоке, расположены земли толосатов, которые, как известно, проживают на территории одной из римских провинций. Как же поступить? Разве мы можем допустить, чтобы столь воинственно настроенный народ стал непосредственным соседом римской провинции?» Чтобы угроза казалась еще более реальной, Цезарь решил
— Корисиос! — голос Гая Оппия заставил меня очнуться и вернуться в реальность. — Немедленно отправляйся к Дивитиаку и передай ему послание Цезаря. Запомни: ты должен вручить письмо ему лично. Ты знаком с этим друидом. Дождись его ответа, и только после этого можешь отправляться дальше. Возьми с собой несколько лошадей, чтобы, пересаживаясь с одной на другую, ты мог давать им отдых. Тебя будет сопровождать Кунингунулл и еще несколько человек. С вами поедет также один из молодых трибунов, приписанных к нашему лагерю, — Гай Оппий усмехнулся. — Запомни: он не имеет права отдавать тебе приказы, но Цезарь захотел, чтобы этот заносчивый юнец отправился вместе с вами и получил урок.
Затем, все еще улыбаясь, Гай Оппий повернулся к Лабиэну, который только что вошел в палатку. По выражению лица легата было заметно, что он крайне обеспокоен событиями последних дней.
— Тит Лабиэн, мы сделали очень важное открытие! Существует решение сената, в соответствии с которым военные действия за пределами римских провинций могут считаться вполне оправданными, если наши войска пересекли границу, чтобы оказать поддержку кому-нибудь из наших союзников.
— Может быть, ты уже нашел в Галлии союзника, которому срочно требуется наша помощь?
Гай Оппий вновь усмехнулся:
— Стоит пообещать какому-нибудь кельтскому князю царскую корону, и он будет готов на все.
Когда я вернулся в свою палатку и начал собирать в дорогу вещи, мне никак не удавалось сосредоточиться на какой-нибудь одной мысли. Чувствовал я себя отвратительно. У меня создавалось такое впечатление, будто я мышь, оказавшаяся в мышеловке. А ведь я мечтал совсем о другом — хотел основать собственный торговый дом в Массилии! Мне казалось, что у меня все должно получиться, я представлял себе, как стану уважаемым и баснословно богатым купцом! Я хотел быть кельтским Крассом, который принимал бы в своих великолепных покоях просителей царских кровей! Ах да, еще я хотел стать друидом, посредником между небом и землей, и при этом от моих зелий хотелось блевать (в буквальном смысле этого слова). Я желал слишком многого, и при этом надежды мои ни на чем не были основаны. Если разобраться, то я во многом был похож на Цезаря. Мне стыдно признаваться в этом, но я восхищался той молниеносной быстротой, с которой проконсул связывал между собой факты, казавшиеся на первый взгляд совершенно разрозненными, безошибочно разрабатывал стратегию и тут же приступал к действиям, в то время как подчиненные из его окружения все еще раздумывали, взвешивая все «за» и «против». Я почти уверен, что большинство из тех, кто служил Цезарю, гордились этим, считая для себя великой честью возможность выполнять его приказания. Данное утверждение касается не только римлян, но и кельтов. Если разобраться, то каждый человек испытывает потребность хотя бы раз в жизни оказаться на стороне сильнейшего, чтобы насладиться даже каплей из океана похвалы и признания, в котором купается почитаемый всеми победитель.
Я попрощался с Вандой и сообщил ей, что через несколько дней она отправится на северо-запад вместе с десятым легионом. Перед этим я поговорил с Авлом Гиртом, который пообещал присматривать за Вандой в пути и сделать все возможное, чтобы она ни в чем не нуждалась. Он должен был сопровождать тяжелую поклажу, которую всегда охраняли лучше всего. Таким образом я позаботился, чтобы моя возлюбленная находилась в безопасности. Мы нежно попрощались друг с другом. Это было долгое и очень страстное прощание. Когда я, наконец, освободился от объятий Ванды и начал одеваться, она спросила, не соглашусь ли я взять ее с собой. Эта мысль показалась мне довольно разумной. Ведь мне наверняка понадобится моя левая нога.
V
У ворот нас уже ждал Кунингунулл. Вместе с ним был еще один воин-эдуй. Немного в стороне стоял молодой
Через несколько часов мы уже скакали рысью по мрачным ущельям Юры. Ванда ехала верхом бок о бок со мной. Предыдущей ночью ей снились плохие сны, и она утверждала, будто внутренний голос предупредил ее, что ей лучше не оставаться одной в Генаве. В самом деле, настали смутные времена, поэтому, отправляясь в путь, нельзя было сказать с уверенностью, вернешься ли ты назад. Могло случиться все что угодно. Например, римляне ожидали, что аллоброги в любой момент поднимут восстание. Никто не удивился бы, если бы Цезарь вдруг изменил свои планы. К тому же в пути обстоятельства могли кого угодно вынудить предпочесть направление, противоположное тому, которое было выбрано изначально. Перед волей богов все мы, смертные, были настолько же бессильны, как щепка перед могучими волнами океана. Взглянув на Люсию, я понял, что она немного устала. Несколько недель подряд она доедала в шатре Нигера Фабия остатки еды, которую щедро приправляли специями, поэтому сейчас мою любимицу начали беспокоить боли в желудке. Я поднял Люсию к себе и уложил на живот поперек седла после того, как она наелась травы на обочине дороги и тут же вырвала последние остатки пряных арабских блюд.
Очень долго мы ехали молча, лишь изредка перебрасываясь фразами. Впереди скакал Кунингунулл с одним из своих воинов, которого звали Дико, следом за ними — я и Ванда, а два римлянина замыкали нашу небольшую процессию. Офицер, которого назначили главным, был опытным военным из штаба самого Цезаря. Он отвечал за планомерное использование ресурсов, обнаруженных в так называемой «дикой местности, заселенной варварами». Тщательно записывая и сопоставляя количество имевшихся в его распоряжении запасов, он должен был помогать правильно планировать работу вспомогательных войск, которые обеспечивали легионы всем необходимым: зерном, кормом для лошадей, водой и дровами. Наверняка любой встретивший нас подумал бы, что мы очень странная компания. Двое ехавших впереди разговаривали на кельтском, мы с Вандой обменивались фразами на германском, поскольку не хотели, чтобы нас кто-нибудь подслушал, а хмурые римляне, почти все время молчавшие, лишь изредка обращались друг к другу на латыни.
На раба, который ехал самым последним и вел в поводу лошадей, никто не обращал внимания — к нему относились так, словно он был частью поклажи, которая тем не менее могла выполнять кое-какие несложные поручения.
Еще утром мы вброд перешли Родан и поехали вдоль правого берега. Нам приходилось пробираться через образованные отвесными скалами ущелья, при одном взгляде на которые душу наполняла тоска, а в голове начинали лихорадочно метаться мысли о злых духах и привидениях. В сумерках валуны с причудливыми контурами и очертания утесов на фоне пока еще светлого неба казались еще более угрожающими. Нам чудилось, будто мы видим чьи-то глаза в густых кустах, корни которых, словно высохшие руки мертвецов, торчали из земли. Всех нас не покидало ощущение, будто за нами постоянно следят. Неужели мы оказались в царстве теней, населенном душами умерших? Ветер уносил звуки наших голосов, словно невесомые снежные хлопья, бросал их на каменные глыбы и швырял назад в ущелье, исказив до неузнаваемости. Слова, сказанные абсолютно спокойным тоном, казались отчаянным криком о помощи, который никто из нас не хотел слышать.
Похоже, сопровождавшим нас римлянам еще не случалось попадать в такие ситуации — они притихли и, пытаясь держаться с достоинством, прилагали максимум усилий, чтобы мы не подумали, будто в их сердца закрался страх. Молодому трибуну постоянно приходилось останавливаться, чтобы опорожнить свой мочевой пузырь. Этот факт всех нас очень забавлял, и на каждую его просьбу сделать остановку мы отвечали сдержанными ухмылками.
Вечером весь наш небольшой отряд собрался у костра. Раб молол зерно, замешивал тесто и пек на углях небольшие лепешки. Такой хлеб назывался «panis militaris [46] ». Нашу трапезу дополняли галльский сыр, сало и поска — прекрасно утоляющий жажду напиток из воды и уксуса. Обоим офицерам хлеб совершенно не понравился. И наверняка (конечно, если бы у них была такая возможность) они бы с удовольствием выпили разбавленного вина вместо этой горьковатой бурды.
46
Дословно «военный хлеб» (лат.).