Друзья и враги
Шрифт:
Лорд-канцлер, увидев открывающуюся дверь, прервал речь, вскочил с места первым:
– Да здравствует Его Королевское Величество Филипп Виндзорский!
Члены Тайного совета вставали один за одним – приветствуя нового суверена. Среди них были и оба его сына…
Процедура коронации, которая должна была состояться через месяц после похорон – выдерживался траур, – была омрачена одним обстоятельством, известным лишь посвященным. В своей квартире в Челси был обнаружен труп сэра Августа Консидайна, королевского секретаря с одна тысяча девятьсот семидесятого года. По заключению полиции – сэр Август
На церемонии коронации многие заметили, что новый король пристально всматривается в людей, осматривает их с головы до ног – то ли не верит в реальность происходящего, то ли подозревает окружающих его людей в чем-то. Популярности это ему, конечно же, не прибавило ни в среде дворянства, ни в среде простолюдинов. Снова пошли слухи о безумии короля.
На самом деле король никогда не был безумен, он был в своем уме, как никогда. Всматриваясь в лица и руки людей, окружавших его на церемонии, он думал, кто же из них, клянущихся сейчас в верности законному монарху, носит черное кольцо на руке и черное зло в душе, зло, прикрывающееся словами о благе Англии. Он только сейчас понял, кто убил его жену, кто убил невесту его сына. Неважно, кто исполнил приказ, главное – кто его отдал, не так ли?
И справиться с этим безумием он был не в силах…
Картинки из прошлого.
01 октября 2002 года.
Аэропорт Мехрабад
Осень в Персии – почти такая же, как в лучшие годы в России, – теплая, с желтым листом с высаженных шахиншахом рощ, с теплым ветром с Залива. На всякий случай мы частенько поглядываем на показания дозиметров, когда поднимается ветер. Невидимая смерть – она везде, но у нас нет шансов умереть в больничной постели.
Или почти нет…
Сегодня утром оперативное совещание проводили без меня. Я отъехал в аэропорт, встречать одного важного гостя. От этого, от этой встречи и от помощи, которую этот старик нам окажет, может зависеть очень многое.
Или ничего не будет зависеть. Как знать.
В Мехрабаде уже окончательно восстановили взлетные полосы, вышку управления воздушным движением. Везде – морские «ллойдовские» контейнеры на двадцать и сорок футов, очень удобная вещь. Выставил их цепью, насыпал земли – вот тебе и опорный пункт в ровном поле. Можно оборудовать пулеметные позиции, можно оборудовать что-то вроде казарм или жилых модулей, можно что-то хранить. Очень удобная вещь – контейнер, их скупили полно, даже нехватка образовалась. Сейчас из них в Мехрабаде построен целый военный городок, тут удобное летное поле, и тут квартируют десантники, те, кого не вывели, кто остался здесь на постоянной основе. Из контейнеров же выстроено что-то вроде городской улицы, там сейчас идет тренировка. Треск автоматных очередей заглушается воем самолетных и вертолетных турбин.
Чертова осень… Как мы ее протянем?
Нужным самолетом был транспортный четырехдвигательный «Юнкерс», он тяжело плюхнулся на взлетку, пробежал по ней немного, включенные на реверс двигатели подняли тучу пыли. Потом, повинуясь командам регулировщика, грузная летающая машина покатилась к ангарам. Там ее уже ждали – ждал я.
Самолет
Что вы подумаете, когда узнаете, что человеку, которого вы не видели, минуло семьдесят лет? Геморрой, радикулит, старческое брюзжание? Э-ге… Все это не имело никакого отношения к атаману Донского казачьего войска Павлу Кондратьевичу Чернову.
Это был крепкий, мощный старик – стариком его было называть сложно – выше меня ростом. Череп гладко выбрит, никаких казачьих усов, типичная кавалерийская, чуть кривоногая походка. Прямой, несуетный взгляд светло-карих глаз, шрам на лице – ножевой, что ли. Я знал, что за всю его жизнь этого человека и били, и резали, и стреляли, и пытались взорвать – но он до сих пор был жив и очень даже доволен жизнью.
Самое интересное – вы никогда не поверите, если я скажу вам, где работал этот человек.
Этот человек до самой своей выслуги лет работал в военной разведке. В разведке на Востоке! Он был одним из тех людей, которые еще в молодости окончательно замирили Восток и тридцать лет держали врата ада на замке. Это мы, неразумные сыны их, по нерадению бросили посты, забыли обязательное, не делали нужное – и ад вырывался на свободу с треском дозиметров, с грохотом взрывов и ночными трассерами над Тегераном. Бог даст – загоним внутрь. Но без тех, кто уже раз победил зверя, нам этого не сделать.
– Как долетели? – Я первым шагнул казаку навстречу, протянул руку, потому что был младше его…
– Не упали, и слава богу, сударь…
Казак сдавил мою руку, но я сумел поставить ее так, что раздавить ее было невозможно. Проверка не удалась – или, наоборот, удалась…
– Слава богу. Прошу в машину…
Точно так же, и совсем ведь недавно… господи, совсем недавно – в эту страну въезжал я. Мы ехали тем же путем, но все так изменилось, что путь этот не узнать. Плакаты в честь Светлейшего сожжены, и лагеря беженцев вокруг дороги, и боевая техника, и… опасность. Опасность везде, ты просто сживаешься с ней – или умираешь.
– Вы не похожи на отца, ваше высокопревосходительство… – сказал казак, когда мы выехали с территории аэропорта.
– Вот как?
– Да… Я имею в виду внешне. Но вы идете его путем.
– Надеюсь, что…
Я недоговорил, но атаман, избранный атаманом исключительно за честность и неподкупность свою и бросивший свою станицу по вызову сына своего старого друга и сослуживца, которому грозила опасность, отлично понял, что я хотел сказать.
– Князь Владимир не хотел идти по стопам своего отца, но так получилось, что он попал на Восток. Начал служить на Востоке. Потом он много еще где был, но всегда возвращался сюда. Это был не крест его, нет. Просто он, русский человек, полюбил Восток.
– И погиб здесь, – напомнил я.
– И погиб, – согласился атаман, – все мы едино под богом ходим, ваше высокопревосходительство. Если бы князь Владимир выбирал себе смерть сам – я уверен, он предпочел бы такую смерть смерти в постели от старческой немощи. Пусть и не в это время, и не с вашей матушкой… да призреет их Господь.
Да, да призреет их Господь…
– Не надо «превосходительств». Здесь не та обстановка.
– А вот это вы напрасно. Это то, что позволяет нам оставаться самими собой. Даже здесь.