Друзья мои мальчишки
Шрифт:
— А у меня тюльпан растёт, — сообщил Олешек. — Я его поливаю. Только он ещё не вырос.
— Какой ещё тюльпан? — спросил Валерка, и голос у него опять был тихий и грустный.
— Какой! Настоящий! Из луковицы!
— Из луковицы лук вырастет, — сказал Валерка, снова вздохнул и засунул в рот последний кусок колбасы с тоненьким хвостиком вместе.
— Нет, тюльпан! — смело ответил Олешек, хотя знал, что за это получит щелчок в лоб или в нос.
Но почему-то сегодня Валерка не стал давать ему щелчка, а отвернулся и принялся глядеть через окошко на самую высокую ёлку.
— Ты какой-то не такой! — удивился
— Вот влезу на самую макушку, — ответил Валерка, — и буду сидеть не держась. И пусть хоть пожарную лестницу подставляют, пусть хоть из ружья стреляют — не слезу.
И вдруг Олешек увидал, что глаза у Валерки красные и печальные, как будто он плакал.
— Кто — из ружья? — спросил Олешек.
— «Кто, кто»! — передразнил Валерка. — Мой дядька, вот кто!
— А когда ты влезешь? — с уважением спросил Олешек.
— «Когда, когда»! Когда надо, тогда и влезу!
И Олешек подумал: человек, который может сидеть на верхушке ёлки не держась, даже когда в него стреляют из ружья, — это очень храбрый человек. На него можно положиться. Пусть он отнесёт лётчику траву. И не жалко, что он съел колбасу.
— Пойдём скорей! — сказал Олешек. — Ну пойдём, я покажу тебе, я нашёл весну! Совсем зелёную траву, она растёт посреди снега!
— Враки, — мрачно сказал Валерка, — никакой весны нет, никакой травы нет.
И они пошли к котельной.
Они шли гуськом по тропке, а солнышко светило на них с синего неба, и пересвистывались птицы. А с берёз и ёлок падали бесшумные снежные обвалы, и на берёзовых ветках нависали маленькие, как почки, прозрачные капли. Они падали в снег, а на снегу оставались дырочки.
— Оттепель, — сказал Олешек.
— Ну и пусть, — ответил Валерка.
Они завернули за белый домик котельной, прошли мимо высоких угольных куч, и вдруг Валерка громко сказал:
— Ух ты, вот это да!
Он увидал зелёную траву.
— Только не рви её, ладно? — попросил Олешек.
— Всю сорву, — ответил Валерка, а сам сел на корточки и стал ласково перебирать и гладить её своими худыми пальцами в заусеницах и чернильных кляксах.
Олешек тоже сел на корточки рядом с ним, заглянул ему в самые глаза.
— Валерка, — сказал он, — ну, пожалуйста, послушай, очень важное. Давай возьмём лопату, давай выкопаем кусок земли, чтоб вместе с травой и со всеми травяными корешками. Давай положим землю в коробку от башмаков, и ты отнесёшь её в дом отдыха одному человеку.
— Какому ещё человеку?
— Лётчику.
Валерка живо обернулся к Олешку:
— Настоящему? А не врёшь?
— Правда, настоящему, — ответил Олешек. — Только он сейчас больной. И ему нужна поскорей весна. Он даже хочет к морю уехать, там уже из луковиц тюльпаны вырастают. А если он увидит зелёную траву, он тогда сразу выздоровеет.
— А что же ты сам не несёшь? — недоверчиво спросил Валерка.
Олешек потупился:
— Мне туда нельзя.
— А мне можно, что ли? Дядька обещал: ещё раз меня там увидит, уши надерёт. Я-то его, конечно, не боюсь… — сказал Валерка и осмотрелся по сторонам.
— Конечно, не боишься, — согласился Олешек. — Потому что ты не трус.
Тут случилась непонятная вещь. Никогда ещё Олешек не видал у Валерки такого лица. Щёки Валеркины вдруг порозовели, глаза, про которые даже мама — а она ведь маляр! — сказала, что они никакого
— Ещё бы! — громко сказал Валерка и поднялся с корточек и встал во весь рост. — Конечно, я не трус! И, когда я тебя лебёдкой поднял, я удрал не потому, что струсил, а потому что…
— Конечно, ты просто торопился! — сказал Олешек.
— К-куда я торопился? — удивился Валерка.
— Просто у тебя было важное дело. Только ты мне не сказал какое.
— Да? — опять удивился Валерка и насторожённо взглянул в ясные, доверчивые Олешкины глаза.
— Конечно, — кивнул Олешек.
— Да, правильно, вспомнил: у меня было дело! — твёрдо сказал Валерка. — Ты вот всё понимаешь. Я вот куплю на двадцать копеек колбасы и положу в твою банку обратно. А дядька ко мне по всякому пустяку цепляется. Сегодня тоже прицепился: «Признавайся да признавайся!» А глупый я разве признаваться, если я не виноват?
— Конечно, ты не глупый, — согласился Олешек.
— А дядька заладил одно: «Не признаешься, — значит, трус!»
— Нет, — сказал Олешек и посмотрел на верхушку ёлки, — ты очень храбрый человек.
Валерка стоял перед низеньким Олешком и смотрел на него радостными голубыми глазами.
— Слушай, а ты молодец! — сказал он и похлопал его по плечу. — Ты, оказывается, настоящий человек, хотя и маленький. Ты один из всех понял, каков я есть! — И он протянул Олешку свою длинную руку, и она далеко вылезла из короткого рукава, как любопытная белка из дупла. — Давай пять! — сказал он.
— Какие пять? — спросил Олешек.
— Ну, давай скорей свои пять пальцев! — весело сказал Валерка. — Мир заключаем, понял? Не буду больше дразнить толстым пузовом и снежками в нос кидать не буду, понятно?
Олешек дал руку.
— Сейчас мне в школу уже пора, — сказал Валерка, — а завтра я тебе ещё две ступеньки к зимовьюшке пристрою. И с утра пораньше придём сюда с лопатой и всё сделаем как надо. Слушай, а когда этот лётчик поправится, он меня покатает на самолёте?
— Наверное, покатает, — сказал Олешек с грустью. Ему ведь тоже хотелось полетать на самолёте.
— Слушай, а про отметки он не спрашивает? — Валерка озабоченно наморщил нос.
— Не знаю, — ответил Олешек. Он ведь ещё никогда не получал отметок.
— Ладно, — решил Валерка. — Мне бы вот только на каток сегодня не удрать, я бы вечером все задачки сделал. И тогда пусть хоть спрашивает, нам не страшен серый волк!
Олешек удивился и, задрав голову, поглядел на Валерку:
— А разве ты умеешь решать задачки? А Николай Иванович говорит, что ты неспособный.
— Я ему покажу «неспособный», — сказал Валерка и запустил шишкой в ворону. — Завтра вот вызовусь к доске отвечать, будет тогда у меня знать. — Он присел на корточки и пощупал землю ладонью осторожно и ласково. Когда-то давно, дома, так же ласково мама трогала его лоб, проверяя, нет ли у него жара. — А я знаю, почему зимой трава выросла! — сказал он. — Тут в земле трубы проложены. По ним горячая вода из котельной идёт в дом отдыха. Земля от труб согрелась, вот и трава поднялась. А ты думал — чудеса!