Дуб тоже может обидеться

Рус

За его спиной раздался скрип половиц и к окну прилипла морда по-меньше. Вихрастая голова с кое-как державшейся на ней фуражкой прижалась к самому стеклу, словно пыталась его выдавить.

– Ба, это же ведьма!
– удивленно протянул он, осторожно протирая рукой потеющее стекло.
– Ты же под и не знаешь ее... Живет у нас тут старая карга одна уж черт знает сколько. Думал, что окочурилась уже давно. А смотри-ка, живет себе и горя не знает.

– Что правда ведьма?
– лицо у Митрофана имело настолько детские черты,

что практически у любого вызывало смех.
– Как же так?

Это собственно случилось и в этот раз. Увидев, как он разинул рот, напарник схватился за живот.

– Ты, Гнат, снова за старое?!
– зло заговорил, не любивший такого Митрофан.
– Снова? Что у тебя не спрошу, ты ржешь, как лошадь... Сейчас как дам в зубы!

Смех прекратился в мгновение ока. Кулаки у того, несмотря на детское выражение лица, были дай бог каждому. Кроме того, помахать он ими тоже был не прочь.

– Понял, понял, Митька!
– пробормотал Гнат, на всякий случай отодвигаясь по дальше.
– Говорят люди, что ведьма она... Зубы там заговаривает, рожениц охаживает, приворот какой там нашептать может. Ходил я как-то к ней... Любку чай знать должен? Митронину?

Митрофан наморщил лоб. Всплыли крупные морщины, как борозды на вспаханном поле.

– Ну, учитилишкина дочка, - продолжал тот, ерзая на месте.
– Ну? Ладная такая деваха... Во! Приворот хотел сделать ей... Так, эта старая карга меня с порога спустила! Барбоса, вот такенного, натравила! Вот тварь! Ничего она у меня еще попляшет! Знаешь, что мы сделаем?

У Митрофана было детским не только лицо, но и умишко тоже не особо отличалось. Поэтому он всегда старался держаться с теми, кто соображал быстро.

– А?
– акнул он, заинтересованно смотря на своего напарника.
– Что?

– Смотри, мы с тобой кто?
– Гнат выразительно постучал по нарукавной повязке, где чернела немецкая надпись.
– Правильно, полицаи!
– его палец рванул вверх.
– Законная власть! Мы должны поддерживать настоящий порядок! Понял! Немецкий порядок! Во! А тут у нас не порядок! Давай собирайся! Пойдем к этой старухе.

После этих слов Митрофан заметался по комнате, ища свое оружие.

Бабка Милениха, тем временем, уже почти подошла до заветного дома. Толкнула калитку, прошла мимо пустой собачий будки и торкнулась в дверь.

– Кто там!
– раздался тонкий голосок после некоторого времени.
– А?

– Леська это ты?
– тихонько спросила бабка, наклоняясь к тонкой щелке.
– Открывая, бабка Милениха это! Давай быстрей!

– Дочь, открой, - из глубины дома донесся чей-то голос; на пороге стояла невысокая девчушка с длинной косой и испуганно смотрела на старуху.

– Что так смотришь, коза?
– буркнула ей бабка, проходя в горницу.
– Не укушу. Где мамка то? Фекла? Ты где там? Пошли. Поговорить надо!

Из-за перегороженной холстинной

половины комнаты вышла встревоженная женщина. Тоже невысокая, можно сказать миниатюрная, с блестящими черными волосами.

– Садишь, матушка, садись за стол, - быстро забормотала она, вытаскивая что-то из печки.
– Давно ты к нам не захаживала. Только вот и угостить-то тебя нечем. Вон картоха осталась, да хлебушка пол краюшки с обеда...

Продолжавшая стоять старуха на стол даже не взглянула. Она прошлась по комнате, строго посмотрела на девчонку, зажавшуюся в уголке.

– Фекла, от сынка твоего весточку принесла я, - вдруг скрипучим голосом проговорила она, смотря женщине прямо в глаза.

– Ох!
– еле слышно вскрикнула та и, закатив глаза, начала медленно оседать на пол.

– Эх, дурья башка!
– зашептала старуха, осторожно укладывая тяжелое тело на дощатый пол.
– Как была дурехой, так и осталась! Сколько лет прошло, а такая же! А ты, что зенки вылупила? Драть бы вас обеих хворостиной по спине, чтоб по умней были! Да, поздно-то, драть уже... Давай, неси воды, а то время уходит!

Раз! Плеснули водой из ковшика. Закатившиеся глазенки вновь появились именно там, где им и положено быть. Щеки были бледными, почти белыми.

– Чего это ты, Фекла, грохнулась, как невеста на выданье?
– опять захаркала Милениха, похлопывая женщину по щекам.
– Говорю же тебе, весточку от сынка твоего непутевого принесла. Слышишь?!

– Слышу матушка, - тихо прошептала та, схватив старуху за руку и прижав к своей груди.
– Уж не чаяла я, что дождусь этого дня... Все глаза выплакала. Думала, нету уже моего Андрюшеньки на свете. Думала, лежит он где в могилке, а я не знаю и где... Как он там, матушка? Где он? Не ранен чай? Ах! Он же в крепости был... Как же так?! Бабы баяли, что побили всех там! Никого не осталось!

Старуха медленно провела по ее лбу и проговорила с усмешкой:

– Бают... Бабы бают, что собаки брехают! Может взаправду брехают, а может и так — на луну! Дуреха ты, Фекла, как есть дуреха! Жив твой сынка ненаглядный! Здоров, - вновь усмехнулась она.
– Почти здоров... Только худо ему сейчас! Опаска с ним может вскорости страшная приключиться... Да и с вами не все гладко! Идти тебе в лес надоть, к сыну! Все вместе будете... Чай вместе-то лучше, чем порознь!

Сидевшая женщина как-то подобралась, извернулась и бухнулась перед Миленихой на колени.

– Матушка, что же с ним приключилось?
– зарыдала она; из угла к ее рыданию присоединилось еще чье-то всхлипывание.
– Пойду я, пойду... Лишь бы жив он был... Пусть хворый какой, ну там израненный! Мне лишь бы живой был, живой! Сейчас все соберем... Леська, тащи сюда покрывало с печки.

В комнате началось столпотворение. Двое — мать и ее дочка метались по комнате и бросали на пол какие-то тряпки, узлы, свертки. То одна то другая что-то прижимала к груди и вновь бросала на пол. Наконец, старуха не выдержала и прикрикнула на них: