Дубль два. Книга вторая
Шрифт:
— Мы можем сами решать, когда чувствовать боль, а когда нет. Ты теперь тоже можешь так. Но только с физической болью. То, что вы зовёте душой, живёт по своим законам, не подвластным мне. К сожалению, — я будто бы и впрямь уловил эту грусть в его Речи. И вздрогнул, вспомнив, сколько ему пришлось вытерпеть за свою бесконечно долгую жизнь.
— Ты знаешь, что делать, Странник. Ты можешь поступать так, как сочтёшь нужным. Я приму любое твое решение, — эту реплику, судя по резко повернувшимся в мою сторону головам, слышали все.
Да, я знал. Я видел дорогу, цель и задачу.
А вот мыслей о том, чтобы поступить как-то по-другому: не поехать, отказать Белому, сказав, что я своего согласия на участия в их вселенских аферах не давал, а равно и мои родные — не было и в помине. Ни до свалившейся нежданной благодати, ни, тем более, после.
— Быть тому! — грохнуло в голове. Словно Перводрево подписало наше молчаливое соглашение и треснуло сверху печатью. Чинно так, по-старому, что только брызги красного сургуча полетели во все стороны. Или не сургуча.
На этом сеанс завершился. В голове стало пусто и свободно. Я встал и поклонился стволу, который наконец-то окончательно перестал искрить между чешуйками, будто вобрав в себя всю Ярь здесь, до последней яркой пылинки. В всей пещере тоже стало, кажется, как-то темнее и просторнее. Как бывает, когда вождь покидает помещение.
К разговору вернулись только под вечер, выйдя из сумрачных тоннелей на поляну, на вечерний моцион после бани и ужина.
— Что думаешь? — как о чём-то малозначительном спросил Сергий, не сводя глаз с Павлика, что снова катался на Сажике. Кажется, они тренировали переход с рыси на галоп. Или намёт. В волчьих аллюрах я не был силён.
— А чего тут думать? Завтра буду в Каргополе. К тому времени Степан как раз свяжется с Николой. Болтун заберёт меня и наладит по маршруту. А там уж сам как-нибудь, — с так же спокойствием ответил я.
— Ты его особо Болтуном-то не зови, — предупредил Раж, — обидчивый он до ужаса. От ровесников и тех, кто постарше, ещё нормально переносит, а на шпану вроде тебя может и осердиться.
Сердить древнего новгородского пирата, который разорял Скандинавию, да так, что целые страны вынуждены были на новом месте столицы отстраивать, я не планировал и за предупреждение деда поблагодарил от души.
— В успехе уверен? — а в этом вопросе почудилась какая-то не то подначка, не то подстава. Если это разные вещи.
— Уверенности нет. Вера есть, — ответил я ещё ровнее и спокойнее, чем он спрашивал.
— Хорошо сказано, Аспид. Правильно и ладно. Уверенность, особенно чрезмерная, многих сгубила. А вера — спасла. Бывают случаи, когда ничего, кроме веры, не остаётся. И она единственная помогает, хотя шансов, вроде, и не оставалось ни одного. Я точно знаю. Сам видел. И испытал, —
— Я, деда, неплохо экипирован, выходит. Думал, что нету нихрена, а на деле выходит — полный комплект у меня, — начал я загибать растопыренные пальцы правой руки с мизинца, — Ярь, Могута, вера, знаний — лопатой не отгрести. И тренировки ваши, — при упоминании последнего меня передёрнуло. И большой палец загнуть я забыл, так и остался с поднятым.
— Другому бы сказал, что хренота это всё, а не тренировки, и что меньше полусотни лет стажа Странника — баловство. Тебе не скажу. Ты, Оська прав был снова, очень обучаемый оказался. На зависть, прямо, — проговорил Сергий, глядя мне в глаза очень внимательно. — Но спешки нет никакой. Сядь, планчик какой-никакой сладь. Надумаешь — совета попроси. В части пускания привитых чёрными в распыл Стёпка — авторитет уникальный, единственный. И то, что Белый тебе о его похождениях рассказал да показал — это одно. А что сам он поведает — может, вовсе и другим выйти. Бывало и такое.
Спорить с ним было глупо, дед дело говорил. И, когда все вернулись ночевать в «нумера», мы с епископом и лесником засели за брифинг. Или что-то похожее. Нашлась и бумага, и карандаши, и очень подробная карта края. И весь опыт Устюжанина, поистине неоценимый. И мой первоначальный план за неполных четыре часа стал больше похож на нормальную операцию. Не то, что исходный: ввязаться в зарубу, а там — как кривая вывезет.
Костеря меня едва ли не хуже, чем вероятного противника, деды крайне прозрачно, как отлично умели, дали понять, что я — не просто Аспид, Яр, Странник с редкими способностями к обучению. Я — оружие. А ещё — актив, если использовать привычную современную терминологию. И терять меня в самом начале, после всего того, что было провёрнуто для того, чтобы я стал тем, кем стал — редкий идиотизм. Это было тоже вполне логично.
Я узнал, что до сих пор никому не удавалось «излечить» Древо, сведя чёрную порчу, убрав привитый черенок. Плоть Чёрного Древа соединялась и переплеталась с носителем так плотно, что становилась с ним единым целым. И через сравнительно краткий промежуток времени — десятки, а не сотни лет — воля носителя подавлялась полностью, будто попадая в тёмную тюрьму. Вроде как где-то глубоко внутри внешне обычного Древа сохранялось то, что расплывчато называлось «душой». Но все поступки, все деяния, все решения и мысли совершенно определённо принадлежали паразиту, вселенцу от Чёрного Дерева. Который был частью его чёрной рощи, грибницы или вселенной — тут единых терминов не было. Или не было в нашем привычном языке и понимании. Но в том, что связь каждого привитого черенка-симбионта с родителем существовала, старики не сомневались.
Уничтожение «подселенца» было тяжким испытанием для тех, кто знал, что вместе с паразитом убивает предвечное Древо. Считанные единицы были в обозримой истории способны на это. И такая вот редкая удача выпала и мне. Или проклятие — тут как посмотреть. Хотя, как ни смотри…
Обкатав, кажется, раз пятьсот все варианты развития событий, деды выжали меня досуха, и я даже начал огрызаться, чего раньше себе никогда не позволял. Но на четыреста пятидесятое «а вот если» было очень трудно отвечать конструктивно. Матом — значительно проще. И короче.