Дубль два. Книга вторая
Шрифт:
Неожиданности продолжались. Внутри меня рыдала и терзалась предвечная сущность, не имея сил помочь. Под кожей, в толще мышц и, кажется, уже внутри костей упрямо ползли тонкие нити её корней или побегов. Огибая такие же от чёрного. Иногда сталкиваясь с ними в каких-то, видимо, ключевых нервных узлах. Это было больно. Очень. Очень-очень.
Перед глазами замелькали картинки. Ольха работала «по площадям», на открытом канале. Вот люди в шкурах, что приносят к её стволу новорожденных для благословления и на удачу. Вот охотники, что просят доброй добычи. Вот свадьбы, плывут в лодочках, украшенных разноцветными лентами. Счастливые, радостные лица.
А вот чёрные бородачи и их сеанс хорового пения.
Вот на кромке леса за ручьём у кочки появился баул защитного цвета. Просто выпал из воздуха и лёг на мох. Да, конспиратор из меня никакой. Вот с берега на берег одна за другой перелетели две странных железных баклаги. Я знал, что это канистры. А она не знала. Вот примялся мох на этом берегу. И из воздуха возникла и легла рядом с баклагами какая-то необычная носатая и зубастая штуковина, чёрно-жёлтая, как шмель. А у подножья стали сами собой образовываться ямы, оголяя корни. Смерть пришла. Наконец-то.
Я чувствовал облегчение и радость Ольхи от того, что появилась возможность наконец-то оборвать вековые мучения. И сейчас как никто понимал её.
А потом на пораненный корень из воздуха капнула кровь. И возле ямы проявился человечек с маленьким острым заступом. Корни с чёрным были общими. Но пользовался он ими хуже. Ольха проведала меня раньше. И заговорила. А потом не поверила себе сама, когда странный двуногий предложил бежать с ним вместе. И «показал», как это делается. И принял, не колеблясь ни секунды, побеги в своём теле. И забрал с собой от пустого ствола малое тело Ольхи.
Глядя теперь уже моими глазами на пожары Яри, разорванный пополам пустой брошенный дом, в котором царил чёрный, летя над ручьём и втыкаясь мордой в мох, зрители ахали и ругались последними словами, в зависимости от пола и возраста. Уничтожение ствола с насквозь прогнившей сердцевиной при помощи страшной штуки, убивавшей громом и пламенем, младший из Мастеров встретил с сугубо одобрительным и не менее матерным восторгом. А потом потянулись картинки дороги. Превратившиеся не так давно в сплошную темноту для меня. Оказывается, это Ольха как-то передавала, минуя глаза, информацию о том, что творилось вокруг, прямо в искрившие, стучавшие и звеневшие болью мозги. А левые рука и нога действовали рефлекторно, механически. До того момента, пока Рафик последним медленным накатом не добрался до борта гаишной машины, уткнувшись в него и зарыдав. Умница, лиц встречавших не показала. Ведь узнавать никого по-прежнему нельзя.
— Чёрный убивает его. Он понял, что не справится с нами обоими. Он хотел добраться до памяти Странника, чтобы передать всё, что вызнает, родителю. Но Яр не пускал его. И сейчас не пускает. Он запретил себе видеть. Узнавать вас по голосам. Вспоминать родных и друзей. Он один там, совсем один против чёрного. Который почти победил. Я прошу вашей помощи, люди… добрые…
— Говори, что делать! — дед сориентировался первым. Надо думать, с его-то опытом.
— Положите руки на него. Дайте ему Яри. Совсем немного осталось, с десяток узлов — и кокон будет готов. Я не прощу себе, если не удержу Странника.
Мне в тоне Ольхи послышалась глухая угроза. Что остальным она этого тоже не простит. Видимо, суровые современные нравы повлияли на «Доброе дерево». И оно стало рациональным. И эмоциональным. В самом что ни на есть человеческом понимании.
Три пары ладоней легли на меня, две мужских на руки и третья, девичья, на правую ногу. Которую я вроде как и не чувствовал особо.
А потом потекла Ярь. Тоненькими, еле ощутимыми ручейками. По волоску, по полволоска. И на месте колючего шарика под грудиной запульсировало крошечное игольчатое пшённое зёрнышко. Но это была моя Ярь. Моя и Ольхи. Так необходимая нам именно сейчас. И до которой я нипочём бы не дотянулся, если бы не друзья.
— Убирайте руки, хватит, хватит! Всё! — голос её окреп. — Кокон готов! Открывай глаза, Яр. Он уже ничего никому не расскажет. Теперь это не нас с ним, это его с нами заперли!
Неожиданная шутка от простоявшего вечность в дремучих лесах Древа удивила. Но, если подумать, она полдня жила во мне, думала и дышала вместе со мной. Вон, песни даже пели хором. А от меня и не такого можно понахвататься. Павлик не даст соврать.
Ладони отодвигались. Первые две пары крепких, основательных, Мастеровых, убирали остальные, тех, кто не слышал Речь Ольхи, а просто приложил руки к умиравшему окровавленному телу, что колотилось в агонии на раздолбанном асфальте возле Рафика. И которое теперь замерло, перестав биться. Дыша хрипло, со свистом и бульканьем. Но ровно и глубоко.
— А теперь ты сдохнешь, мелкая упрямая двуногая тварь! — зашипело внутри. — Открой глаза, глянь на небо в последний раз!
И меня снова выгнуло дугой, так, что асфальта касались только пятки и разбитый затылок. А я подумал, что посмотреть на вечное небо и Солнце было бы здорово. Глядишь, и Яри набрать удастся, чтоб пободаться с этой мразью подольше. Но тогда на фоне неба я увижу лица тех, кто смотрел на меня сейчас с испугом и бессильной яростью. И их увидит чёрный. И мне плевать, есть у него связь с родителем или нет — никого я ему не покажу. Утрись, паскуда. Тебя, наместника большого и страшного Чёрного Древа, убила мелкая упрямая двуногая тварь.
— Держись, Яр, держись! Совсем немного! — Ольха орала, стараясь перекрыть мерзкое шипение чёрного. Чьи-то руки снова прижали меня к земле. Правая ладонь, давно принадлежавшая не мне, хрустнула — кто-то в запале упёрся на неё коленом.
Там то ли камушек лежал, то ли осколок какой-то. Он и впился в руку. И кровь, которой, как казалось, во мне уже и не было, капнула на асфальт. А точнее — на то место, где он когда-то был. А под ним была земля. Земля. Она и приняла кровь. И снова пришла на помощь, как в прошлый раз, когда устала смотреть, как меня пинали по лесному татами… заслуженные инструктора, мастера и лауреаты. Хорошо, что во мне оставалось то пшённое зёрнышко Яри — без него зачерпнуть Могуты я бы ни за что не смог. А с ним — смог.
Вой и визг внутри поднялся на какие-то немыслимые, ультразвуковые высоты. Я понимал, что чёрному должно быть больно. Но жалко мне его не было ничуть. Ни капельки. Ни одной, самой крошечной. Хоть размером с ту, красную, предпоследнюю, наверное, во мне, что достигла Земли. Хоть с бисеринку Яри, что неожиданно начала расти. Двигаясь в ритм с той мелодией, что звучала и во мне, и вокруг. На этот раз, какой-то походно-строевой, в такт с которой пробовало подстроиться и моё насмерть уставшее измученное сердце. Если бы не лесная наука — никогда бы я не поженил Ярь с Могутой. Случайности неслучайны, правду говорят… Все говорят правду. Все, кого я знаю.