Дубль два. Книга вторая
Шрифт:
Слева от меня, на место, откуда сорвало и унесло медиков, ступил какой-то смутно знакомый парень со свежим длинным шрамом через всю правую сторону лица. Таким же почти, как у Николы, только уходившим под правое ухо. Он так же опустился на одно колено и поднял руки, будто уходя в «глухую защиту». Напротив него, кажется, удовлетворённо кивнув, движение с еле уловимой задержкой повторил и Болтун.
— Любовь бьёт прямо в сердце, стоит тебе раскрыться, — пронёсся над опустевшей дорогой голос молодого боксёра из колонок чёрной машины.
В груди, едва не выламывая рёбра наружу, билась Ярь. Много Яри. В ведре, что зажал коленом и локтями сгруппировавшийся
— И вот, лёжа на полу, / Первый раз в жизни / Тебе больше не хочется драться, — выдохнул Колчин из динамиков Гелендвагена.
Тут я бы, наверное, поспорил. Лежал я не впервые. А вот драться и вправду не хотелось. Хотелось побеждать. И моглось. Теперь в этом не было никаких сомнений. И я отпустил Ярь.
Когда вернулись слух и зрение, первое, что я увидел — были ярко-голубые глаза Николы. И в них была счастливая радость, наверняка посещавшая его вечно хмурое загорелое лицо нечасто. Второе — серые, как у Павлика, глаза на ошарашенном лице слева. Без бороды и чёрной островерхой шапочки, с короткой причёской и этим шрамом я признал его только сейчас. Сашка-слесарь. Внук Михалыча, ставшего Варфоломеем. Инок Серафим. Муж моей сестры и отец моего племянника.
Они помогли мне подняться и под руки довели до реанимобиля. Из стоявших ближе к тому месту, где полыхнула Ярь, машин, стёкла остались только у него и у чёрного Гелика. Только у «немца» потрескались так, будто по ним арматурой молотили. А вот «скорая» как-то спаслась.
Никола, морщась от вони палёной шерсти, осторожно выудил блестящим манипулятором из кучки золы, что осталась в закопчённом ведре, скукоженный, как солёный огурец, что провалялся в дальнем углу холодильника с месяц, остаток ростка. Он был жив. Слеп, глух, безумен, обездвижен, но жив. Болтун вытащил из внутреннего кармана куртки коробочку, похожую на портсигар, только чуть потолще. Открыл со щелчком крышку, нажав невидимую мне кнопочку, и разжал дуги. Обрубок упал внутрь, и крышка защёлкнулась. На ней я разглядел знакомый чешуйчатый узор. Он протянул контейнер мне. Молча. Я принял и тоже убрал во внутренний карман.
Гелик обещал пригнать в Каргополь Саша Ключник, когда его ребята починят. Высадив с третьего удара ногами изнутри лобовое стекло, сквозь которое всё равно ничего не было видно. «Скорую» тоже пообещал вернуть. Потом. Хотя, судя по лицу водителя, он вполне готов был подарить служебный автомобиль с концами, только чтоб не видеть никого из нас больше никогда. Особенно после того, как Константин Сергеевич хорошо поставленным голосом согнал к капоту Мерседеса всех, и полицейских, и медицинских, показал неуловимым жестом какую-то красную книжечку и велел расписаться в каких-то бумагах с грифами, глядя на которые прожжённые работники свистка и жезла бледнели, как школьницы. Хотя, я не удивился бы, пожалуй, даже надень он чёрные очки и достань блестящую штуковину, похожую на цветную ручку с кучей стержней, только металлическую. Сообщив что-то, вроде: «это был взрыв болотного газа».
Саша, который не Ключник, а Алискин муж, сидел за рулём реанимобиля. Мы с Болтуном ехали в салоне. Он — сидя на удобном кресле, а я — лёжа на неудобных носилках. Пытаясь не съехать вниз, когда машина ускорялась, и вверх — когда оттормаживалась. Но это было нечасто. Впереди и позади нас неслись полицейские машины, крякая и завывая.
Разглядеть это в наползавших сумерках, даже глазами молодого Мастера, получалось с трудом — фары на обочину не добивали, а света с каждой минутой становилось меньше и меньше. Представив, как мы переберёмся в Патруль и поползём по гравийке, а потом и по ночному лесу, я затосковал. Пока «скорая», и вправду не посрамив название, не въехала на территорию какого-то закрытого объекта в глухом лесу, так и не добравшись до города. Мы вышли на воздух, и я тут же закурил, потому что делать это лёжа не велели намертво вбитые в подкорку страшные плакаты пожарной безопасности, а в реанимобилях — здравый смысл и привитое родителями уважение к врачам.
Вокруг высились брёвна. Сложенные стопками, или как это правильно называется, лежали и свежие, одуряюще пахшие смолой, и какие-то, видимо, выдержанные, сухие — под навесами. Впотьмах виднелись и другие навесы, где белели доски, брус и кругляк без коры. Много. Подождав, пока я докурю и спрячу окурок в карман, Никола махнул рукой, веля идти следом. Саша шёл замыкающим. Людей на производстве, или пилораме, или лесном складе пиломатериалов, не было ни души.
Болтун уверенно, с поднятой головой, как белым днём по гладкому полу шагал там, где мы за его спиной спотыкались, хотя под ноги смотрели очень внимательно. Миновав два больших ангара и обогнув третий, остановились возле древней бытовки. Когда-то она, вероятно, была синей. Сейчас — серо-голубой, из-за времени и сумерек. Обшарпанный старый неприметный и неприглядный вагончик без окон. С единственной дверью. Стоявший на невысоком фундаменте из пеноблоков. Пират открыл дверь большим ключом и пропустил нас вперёд, ткнув пальцем, чтоб далеко не проходили. И закрыл за собой дверь, войдя вслед за нами. Погрузив всё вокруг в непроглядную тьму.
Когда вспыхнули лампы под потолком — я сперва ослеп. А потом присмотрелся — и охренел. Потому что справа от входа стояло рабочее место, больше похожее на центр управления полётами: десяток экранов, какие-то пульты, кнопки, рычаги. Слева — кушетка. А прямо перед нами — кабина лифта, один в один такая же модная, как в подземных чертогах епископа. Чувствовалось, что Саша тоже был не прочь поделиться эмоциями. Но облечь их в единственную соразмерную моменту оболочку и выпустить наружу что-то мешало. То ли духовный сан, то ли желание максимально походить на старого пирата. Который крепко взялся за обучение молодого Мастера. Двумя руками. Тьфу ты, одной то есть.
В кабину я заходил, как к себе домой. Чего я, изделий Щербинского лифтзавода в неожиданных местах не видал, что ли? А вот Сашка чуть только рот руками не зажимал, чтоб не сообщить лишнего. Но пока держался. Никола, поглядев на него с какой-то странной кривовато-хитроватой полуулыбкой, нажал на нижнюю кнопку. В отличие от подгорного лифта, тут их всего две и было. И поехали мы предсказуемо и скучно — просто вниз, без неожиданностей. Они начались позже.
Когда блестящие двери разошлись в разные стороны, я был готов увидеть, в принципе, что угодно. Ну, то есть это я так думал.