Дубль два. Книга вторая

Дмитриев Олег

Трёх мертвецов в машине, дело рук инока Серафима, подали, как сумасшедших религиозных фанатиков-сатанистов, виновных в гибели семьи Банкиных. Показанные крупным планом по местным, а следом и по федеральным каналам кадры, на которых в телах отчётливо виднелись пулевые отверстия, и комментарий диктора «оказали сопротивление и были уничтожены при попытке скрыться за границей», звучавший с плохо скрываемым торжеством, успокоили людей. Без логичных вопросов — за какой границей, и почему отметины пуль были не в местах «гарантированного поражения». Люди в большинстве своём долго думать не любят. А ещё не хотят и не умеют.

С Лины сняли подозрения и убрали из федеральных розыскных баз. Тот же диктор с неискренней грустью сообщил, что «судьба Климовой, падчерицы убитого Банкина, ужасна — негодяи похитили

её и замучили до смерти». Тела не показали. Оно, как и вся эта история, интересовали теперь только тех, кому по долгу службы приходилось иметь с этим дело. Простой люд города, обычные человечки, про трагедию забыли быстро. Жизнь продолжалась.

«Эскадрон татар летучих» разделился. Основная масса осела между Рыбинском, Ярославлем и Костромой, мгновенно начав «окапываться». Импозантные пожилые, с сединой и золотыми часами-перстнями-зубами, потянулись в городские администрации. Крепкие и помоложе сидели по отдельным кабинетам ресторанов и закрытых клубов. А ещё профильных структур и воинских частей. В магазинах и на рынках появлялись взрослые женщины в чёрных или цветастых одеждах, обрастая знакомствами и получая информацию в таких объёмах и с такими скоростями, что не снились ни МИ-6, ни ЦРУ. Уже к вечеру в города заезжали машины с товарами, часть из которых в соответствии с заветами Паниковского была уже продана и перепродана. Кыпчаки умели не только скакать на конях с визгом и улюлюканьем, поднимая пыль.

И лишь один уставший МАЗ с синей кабиной и красно-коричневым, будто насквозь проржавевшим, морским контейнером доехал до Вологды. Откуда в Каргополь чёрным снарядом вылетел матовый Гелендваген. За рулём которого ехал, иногда дёргая зашитой недавно щекой, инок Серафим. Просивший называть его Сашкой. Просивший сидевшего рядом Мастера Шарукана, который пообещал замолвить словечко за него перед своим старинным другом, Николой. Квадратный чёрный Мерседес был подарком, предназначавшимся для древнего пирата. Тот, по словам кочевого патриарха, любил и силу, и волю, и скорость. А кыпчаки чтили традиции и друзьям дарили лучших скакунов.

Я был очень благодарен Ольхе за то, что она помогла расспросить Сашку. На словах, наверное, он бы эту историю дня три пересказывал. Не потому, что был глупым или заторможенным. Просто оттенки и нюансы, что легко «запускались по лучу картинками», можно было понять совершенно по-разному, услышав их произнесёнными вслух. А объёмы передаваемой Речью информации были очень велики для дорожной беседы, пусть и растянувшейся на несколько часов. Но самое главное — мне не надо было отвечать Сашке, занятому беседой с Ольхой, на так остро мучивший его вопрос. Простят ли его жена и сын. Зная Алиску, были все шансы. Но чужая душа — потёмки, а давать кому-то обещание за другого человека, чтобы потом выйти крайним перед ними двумя, я не любил никогда.

А ещё Доброе дерево из земель народа Коми рассказала про тот неожиданный укольчик от старого пирата, что так удивил и восхитил её, а меня, что греха таить, едва не добил с перепугу. Когда практически сказочный, былинный персонаж вбивает тебе в грудь с размаху иглу чуть ли не с ладонь длиной, от которой внутри растекается холод — это так себе ощущеньице, откровенно говоря.

Как объяснила Ольха, это были стволовые клетки. На моё хлопанье губами, как у карпа на берегу, и звенящую тишину в мозгах, пояснила, что это не совсем то, а точнее — совсем не то, что открыл наш, человеческий, учёный Александр Александрович Максимов, профессор Императорской военно-медицинской академии ещё аж в 1909 году. То, что ввёл мне Болтун, было не то вытяжкой-экстрактом, не то концентратом смолы или сока Перводрева. И его содержимое могло не только вырастать в нужные здоровые человеческие клетки. Там что-то было связано с Ярью и Могутой, причём не на клеточном, на чуть ли не на субатомном уровне. Концентрация невозможного и непознанного росла и ширилась. Или, словами деда Сергия, «бредятина-то так и пёрла!». Слышать Речь Ольхи, предвечного Древа из глухих таёжных дебрей, о стволовых клетках, потом об истории их открытия чёрт знает кем и когда, а потом про какие-то странные, очарованные и красивые

кварки, лептоны и нейтрино оказалось совершенно точно выше моих сил. Ося был сто раз прав, когда пояснял мне подобные вещи с поправкой на интеллект уровня «сиди, я сам открою!». Видимо, почуяв, что я в очередной раз опасно приблизился к обмороку, Доброе дерево перестало увлечённо рассказывать о том, над чем последние лет сто в щепки, брызги и пар ломали копья и головы физики-ядерщики. Запоздало догадавшись, что у нас, человечков, нет единого дендранета, к которому мы постоянно запитаны и чьи мощности можем привлекать при необходимости. Извинилась даже. Я только кивнул в ответ, хотя болтаясь на носилках во мчавшемся сквозь леса реанимобиле этого, наверное, даже острый глаз Болтуна не заметил — там всё вокруг кивало и тряслось.

Вагон замер у платформы из грубо обработанных серо-чёрных плит. Колонн, высоких потолков, ажурных люстр, лепнины и прочей благодати, чем славился столичный метрополитен, тут, понятно, не было даже рядом. А вот знакомая мне подсветка стен, будто спрятанная в толще камня, давала понять, что мы приехали на станцию назначения. И зал с Белым, и плавучий ресторан-манеж-арена где-то неподалёку. Ну, относительно неподалёку. На полчаса лёту скорым поездом ближе. Чем полчаса назад.

Сашка вскочил первым и предсказуемо едва не упал, когда вагон дрогнул, окончательно остановившись. Никола посмотрел на молодого неодобрительно, как старожил-москвич на лимиту, что двумя руками хватается за поручни, а потом широко шагает, а то и прыгает на эскалаторы. Как на дикаря, в общем. Мы с ним поднялись лишь после полной остановки поезда, как, наверное, и требовала того техника безопасности на подвижном составе, или как оно там правильно называется.

Проследив, диковато отшатнувшись, как расходятся двери с непременной надписью «Не прислоняться», Сашка выпрыгнул на перрон. Я шагнул следом. И тут же обернулся, чувствуя, что Мастер выходить не спешил. Болтун стоял в дверях, расставив ноги, как, наверное, привык давным-давно на палубах своих кораблей. И протягивал мне руку. Я пожал жёсткую, каменной твёрдости ладонь. Пират легко кивнул на Сашку, что таращился на тёмные сосульки сталактитов, как турист. Будто бы попросив приглядеть за молодым. Я согласно кивнул. Стоило нам разжать руки, как синие двери шипением сошлись, отгородив Николу от меня. Видимо, дальше ему ходу не было. Поезд тронулся и укатил старого пирата во тьму тоннеля.

— Под ноги смотри и ничего не трогай. Вообще ничего, — сказал я вслух, удивившись, как усилило эхо глухой и негромкий, вроде бы, голос. Хотя — чего удивляться? Пещера, своды, акустика.

Инок аж подпрыгнул от неожиданности. После долгой тишины мой голос был первым, что он услышал. До этого была ругань и звон битых стёкол на лесной перегороженной дороге под Устюгом. Давно. С тех пор вслух никто ничего не говорил.

— Бывал тут? — это явно было сказано только для того, чтобы хоть что-то сказать. Чтобы проверить, не разучился ли. И чтобы было не так страшно.

— Тут — ни разу. Но, думаю, у здешнего подгорного владыки примерно везде все системы безопасности одинаково работают, — предположил я. И на всякий случай отправил ему картинку пчелиной матери, или чего это было такое. Инок икнул, и его как приморозило к камню пола.

— Это же роющие осы, только бескрылые! Никогда не думала, что ещё сохранились где-то. Им миллионы лет! — оживилась было Ольха. Но, почувствовав, что сейчас не самое лучшее время для обзорной лекции про эволюцию перепончатокрылых, тему развивать не стала.

Я шёл первым. Спиной ощущая, что Серафиму на воздухе было гораздо приятнее. И на земле. И даже под водой. Потому что там хоть понятно было, чего ждать. Я, в отличие от него, не ждал ничего вообще. Просто чуял, что идти надо вот к той стене, а в ней нажать на рычаг. Не иначе, те самые кварки с бозонами внутри подкваркивали. То есть подсказывали.

Мы миновали две привычных мне и окончательно растревоживших Сашку шлюзовых камеры. И вдруг неожиданно едва не вывалились прямо в тот самый зал, где в центре высилось невероятное чешуйчатое Перводрево. Один из двух самых главных и самых настоящих драконов. Белый.