Дублинский отдел по расследованию убийств. 6 книг

Френч Тана

— Не увиливай, я говорю о другом. Тебе прекрасно известно, что у меня хватало поводов дойти до ручки — я никогда не знала, означает ли твое «буду в восемь» сегодня или следующий вторник, я спрашивала, чем ты занимался на работе — и в ответ слышала «работал», и…

— Я знаю одно: надо было в брачном контракте записать, что этот разговор больше не повторится. И Рози Дейли тут ни при чем…

Оливия старалась не повышать голос, но говорила с такой мощью, что меня чуть не смело со стула:

— Она тут очень даже при чем. Я всегда понимала:

у нас все связано с тем, что я — не та самая женщина. Позвони она в три часа ночи узнать, почему ты не дома, ты бы взял чертову трубку. А вернее, ты уже был бы дома.

— Если бы Рози позвонила мне в три часа ночи, я бы сколотил миллионы на горячей линии с потусторонним миром и поехал жить на Барбадос.

— Ты прекрасно понимаешь, о чем я. Ты никогда и ни за что не обращался бы с ней так, как обращался со мной. Фрэнк, иногда мне казалось, что ты специально отгораживаешься от меня, наказываешь за то, что совершила она, или просто за то, что я — не она. Ты пытался меня прогнать, чтобы она, вернувшись, не застала другую на своем месте. Вот что я чувствовала.

— Послушай еще раз: ты вышвырнула меня, потому что хотела этого, — упрямо заявил я. — Не скажу, что это стало невероятным сюрпризом, и даже не буду говорить, что этого не заслуживал. Скажу одно: Рози Дейли, особенно учитывая то, что ты даже не знала о ее существовании, не имеет к этому ни малейшего касательства.

— Имеет, Фрэнк. Имеет. Ты согласился на наш брак, нимало не сомневаясь в том, что он будет кратким. Я поняла это гораздо позже. Но когда я разобралась, то в браке больше не осталось смысла.

Она выглядела такой милой — и такой усталой. Кожа потускнела, жиденький свет на кухне подчеркивал морщинки в уголках глаз. Я подумал о Рози, круглой и крепкой, сочной, как спелый персик, и о том, что ей навсегда предстояло оставаться идеальной. Будем надеяться, что Дермот понимает, как прекрасны морщинки Оливии.

Мне только и нужна была от нее уютная тихая перебранка. Где-то на горизонте набухала гроза, которая сметет все плохое, что мы с Оливией принесли друг другу, и превратит в ничтожную кучку безобидной чепухи. Весь мой гнев до последней пылинки всосался в эту воронку; я уже и помыслить не мог о серьезном и значительном сражении с Лив.

— Слушай, давай я схожу наверх, за Холли, — предложил я. — Если мы оба останемся тут, я, пожалуй, продолжу быть злобной тварью, пока дело не дойдет до настоящей свары, — и я испорчу тебе настроение и испорчу свидание. Я уже сделал это на прошлой неделе; не хотелось бы становиться предсказуемым.

Оливия рассмеялась — удивленно и внезапно.

— Не удивляйся, я не безнадежный придурок, — напомнил я.

— Я знаю. И всегда знала.

Я скептически поднял бровь и начал сползать со стула, но Оливия остановила меня.

— Я сама схожу. Холли не захочет, чтобы ты входил, пока она в ванной.

— Что? Это с каких пор?

Легкая, чуть печальная улыбка тронула губы Оливии.

— Она растет, Фрэнк. Она даже

меня в ванную не впускает, пока не оденется; пару недель назад я хотела что-то взять оттуда, открыла дверь — а Холли завизжала, как банши, и прочитала мне гневную лекцию по поводу уважения к частной жизни. Если сунешься к ней, она наверняка объявит тебе строгое предупреждение.

— Господи, — пробормотал я. Я помнил, как двухлетняя Холли голышом прыгала на меня прямо из ванны, разбрызгивала вокруг воду и хихикала как сумасшедшая, когда я щекотал ее нежные ребра. — Тогда беги наверх и веди ее скорее, пока она не отрастила волосы в подмышках или еще что.

Лив снова чуть не засмеялась. Раньше я смешил ее без передышки; теперь две улыбки за вечер — своего рода рекорд.

— Я быстро.

— Не торопись. Мне все равно больше нечем заняться.

— Кофеварка включена, если хочешь, — неохотно предложила она. — У тебя вид усталый.

Оливия закрыла за собой дверь, словно скомандовала мне не сходить с места — а то вдруг Мотти появится, а мне приспичит встретить его у парадной двери в одних трусах. Я отлепился от стула и приготовил двойной эспрессо. Лив таила в себе еще много интересного, важного и ироничного, но этому придется подождать, пока я не решу, что делать с Шаем, — и не сделаю.

Наверху шумела вода в душе, Холли щебетала, изредка прерываемая комментариями Оливии. Мне вдруг захотелось — до боли — взбежать наверх, обнять их обеих, повалиться всем вместе на нашу с Лив двуспальную кровать, как когда-то по воскресным вечерам, и валяться, тискать друг друга и хихикать, пока Мотти не дозвонится у двери до припадка и «ауди» не уедет в закат; а потом заказать горы еды с доставкой и не подниматься с места все выходные — и половину следующей недели. На мгновение я ошалел и чуть не бросился выполнять желание.

Холли не сразу завела разговор о последних событиях. За обедом она рассказывала про занятия в студии хип-хопа и при этом все демонстрировала и беспрерывно стрекотала задыхающимся голоском; потом говорила про домашнюю работу — и жаловалась меньше обычного; а потом свернулась на диване, плотно прижавшись ко мне, и мы стали смотреть «Ханну Монтану». Холли посасывала кончик косички, чего уже давно не делала, и я чувствовал, что она размышляет.

Я не торопил.

Она забралась под одеяло, я обнял ее — горячее молоко допито, сказка на ночь прочитана, — и тут Холли сказала:

— Папа…

— Что, солнышко?

— Ты собираешься жениться?

Что за черт?

— Нет, милая. Ни в коем случае. Я был женат на твоей маме — и мне достаточно. С чего ты взяла?

— А у тебя есть подруга?

Ма, это наверняка ма; что-нибудь насчет развода и повторного венчания в церкви.

— Не. Я же говорил тебе на прошлой неделе, помнишь?

Холли помолчала.

— А эта девушка, Рози… Ну, которая умерла? Которую ты знал до того, как я родилась.

— А что с ней?