Дублинский отдел по расследованию убийств. 6 книг
Шрифт:
Холли аккуратно вытянула красную нитку из рукава кофты, растянула ее пальцами и начала внимательно изучать. На секунду мне показалось, что она сейчас ответит, но вместо этого Холли спросила:
— А какая была Рози?
— Смелая. Упрямая. Веселая… — Я не совсем понимал, зачем все это, но Холли искоса поглядывала на меня и внимательно слушала. От неяркого света фонарей ее глаза стали темнее и загадочнее, в них нельзя было ничего прочесть. — Она любила музыку, и приключения, и украшения, и друзей. Она строила грандиозные планы и никогда не сдавалась.
— Нет, не понравилась бы.
— Хочешь — верь, хочешь — не верь, птичка, понравилась бы. И ты ей понравилась бы тоже.
— Ты любил ее больше, чем маму?
Вот что.
— Нет. — Ответ получился у меня так просто и легко, что я не посчитал его ложью. — Я ее любил по-другому. Не больше, а иначе.
Холли глядела в окно, наматывая нитку на пальцы, и думала свои напряженные думы. Я не вмешивался. На углу мальчишки — ровесники Холли — спихивали друг друга с парапета, визжа и стрекоча, как мартышки. Я заметил огонек сигареты и отблеск банок.
— Дядя Шай убил Рози? — напряженно спросила Холли.
— Не знаю. Не мне это решать, и не тебе. Это решит судья — и присяжные.
Мне хотелось ее подбодрить, но Холли сжала кулаки и хлопнула по коленям.
— Нет, папа, мне не важно, кто решит! На самом деле — он?
— Да. Я совершенно уверен, что он.
Воцарилось долгое молчание. Мартышки на парапете швырялись чипсами и одобрительно улюлюкали.
— А если я расскажу Стивену, о чем мы говорили с дядей Шаем… — сказала Холли все тем же тихим зажатым голосом. — Что тогда будет?
— Не знаю. Придется подождать.
— Он попадет в тюрьму?
— Возможно. От многого зависит.
— И от меня?
— Частично. Частично — еще от множества разных людей.
Голос Холли чуть дрогнул.
— Но он не делал мне ничего плохого. Он помогает с уроками, а еще он учил меня и Донну, как руками показывать тени. Он разрешает мне отпить у него кофе.
— Я знаю, милая. Он был для тебя хорошим дядей, и это важно. Но он сделал еще много чего.
— Я не хочу, чтобы он из-за меня попал в тюрьму.
— Милая, послушай… — Я попытался поймать ее взгляд. — Что бы ни случилось, ты не виновата. Все, что сделал Шай, он сделал сам. А не ты.
— Все равно он рассердится. И бабушка, и Донна, и тетя Джеки. Если я расскажу, они будут меня ненавидеть.
— Они расстроятся, это да. И даже, может быть, немного поругаются на тебя, сначала. Но даже если так, все пройдет. Они поймут, что ты не виновата.
— Откуда ты знаешь? А вдруг они будут ненавидеть меня всегда? — Она затравленно сверкнула белками испуганных глаз.
Я пожалел, что не врезал Шаю покрепче.
— Не знаю.
Холли лягнула спинку пассажирского сиденья.
— Не хочу! Хочу, чтобы все оставили меня в покое. Лучше бы я никогда не видела эту дурацкую записку!
Еще удар — сиденье качнулось вперед. Пусть бы Холли разнесла всю машину на кусочки — плевать, если только ей станет хоть капельку легче, но она могла ушибиться. Я быстро повернулся и сунул
— Я знаю, милая, знаю. Мне тоже ничего этого не хочется, но так получилось. Видит Бог, мне очень хочется пообещать, что все будет хорошо, стоит тебе сказать правду, но я не могу. Я даже не могу пообещать, что тебе будет легче; может быть, будет, но может стать и хуже, и все-таки ты должна это сделать. В жизни не всегда есть выбор.
Холли сникла на сиденье, глубоко вздохнула и попыталась что-то ответить, но вместо этого зажала ладонью рот и заревела.
Я едва не полез на заднее сиденье, чтобы крепко обнять Холли, однако меня вовремя осенило: скулит не маленький ребенок, который надеется, что папа сейчас возьмет на ручки и все исправит. Это осталось позади, где-то на Фейтфул-плейс. Я потянулся и взял Холли за руку. Она вцепилась в меня как утопающая. Мы сидели так долго — Холли прижалась лбом к окну и содрогалась от беззвучных рыданий. Неподалеку мужские голоса обменялись отрывистыми репликами, затем хлопнули двери машины — и Стивен уехал.
Есть нам не хотелось. Тем не менее для собственного спокойствия я уговорил Холли съесть радиоактивного вида круассан с сыром, который мы купили по пути, а потом повез ее к Оливии.
Я остановил машину перед домом и обернулся. Холли сосала прядь волос и смотрела в окно широко распахнутыми глазами — спокойно и задумчиво, словно усталость и свалившаяся тяжесть ввергли ее в транс. По дороге она успела вытащить Клару из сумки.
— Ты не доделала математику, — напомнил я. — Миссис О'Доннелл разорется по этому поводу?
Сначала Холли взглянула так, словно забыла, кто такая миссис О'Доннелл.
— А, мне все равно. Она тупая.
— Наверняка. Тогда тебе незачем выслушивать ее тупости еще и по этому поводу. Где твоя тетрадка?
Холли неторопливо достала тетрадь и протянула мне. Я нашел первую чистую страницу и написал: «Уважаемая миссис О'Доннелл! Пожалуйста, извините Холли за то, что она не доделала домашнюю работу по математике. Она плохо чувствовала себя в эти выходные. В случае необходимости звоните мне. С благодарностью, Фрэнк Мэки». На предыдущей странице круглым прилежным почерком Холли было написано: «Если у Десмонда 342 кусочка фруктов…»
— Держи, — сказал я, возвращая тетрадь. — Если начнет ругаться, дай мой номер телефона и скажи, чтоб не лезла. Ладно?
— Ага. Спасибо, папа.
— Твоей маме надо обо всем узнать. Давай я все ей объясню.
Холли кивнула, убрала тетрадь, но осталась сидеть, щелкая пряжкой ремня на сиденье.
— Что тебя беспокоит, птичка? — спросил я.
— Ты и бабушка ругались друг на друга.
— Да. Ругались.
— Почему?
— Понимаешь, мы время от времени действуем друг другу на нервы. Никто в мире так не достает, как семья.