Дублинский волонтер
Шрифт:
– Ну и рубка пошла!
– заметил Мик.
– Видать, полицейским музыка была не по вкусу, - сказал парень.
– Наша уж точно не по вкусу, - мрачно сказал Мик.
– Марти приказал нам играть "Ирландских мусоров и козла".
– Вот он какой был, - закончил трамбовщик, прикладываясь к кружке.
Съежившись и вывернув голову, Марти щурился на них из своего угла. Бармен, знавший Марти много лет, кивнул на него и подмигнул трамбовщику.
– Мы сегодня не того, да, Марти?
– сказал трамбовщик.
– В среду
– Уж сегодня мы точно под завязочку, - сказал Мик.
– Еще малость, и запоем что-нибудь патриотическое.
– А с чего он такой?
– спросил парень. Ему было не по себе, потому что Марти с бешеной ненавистью сверлил его взглядом.
– Контузило его. Мы с ним во Франции воевали, - ответил трамбовщик, а затем громко спросил: - Ну, как оно, Марти? Как делишки, друг?
Марти не сводил с них глаз.
– Он тебя не признал, - сказал Мик.
– Может, чуть позже очухается.
Марти жил в том же доме, что и трамбовщик, а присматривала за ним его замужняя сестра. Трамбовщик рассказал, что давным-давно Марти был классным футболистом. Играл за "Святого Патрика", когда они отхватили Лейнстерский кубок. Обошли "Слиго" в финале. А после матча в гостинице был банкет, затем поехали на лошадях в Строберри Беде, играли на мелодионах и бог знает как налились пивом. Только когда все это было? Тогда ведь и кружка пива стоила два пенса, а сыра и сухариков - ешь сколько душе угодно. Денег за них не брали. Нынче уж не то.
– Миновали золотые денечки, - заявил Мик.
– Что прошло - того не воротишь.
Трамбовщик сплюнул на опилки и, проскрежетав по полу тяжелым ботинком, растер плевок. Парень все не мог оторвать глаз от Марти. Марти же следил за парнем с винтовкой. Он приметил эту винтовку там, во Франции, когда они двинули в атаку и его сбило с ног взрывом. Очнулся - ничего не видит, в голове - шум. Зрение потом вернулось, а в голове по-прежнему шумит, редко, когда становится легче. Если шум особенно донимает, Марти сжимается в комок и щурится. А иногда, выругавшись, ничком кидается на землю. Бывает, его прихватывает на асфальте, тогда миссис Уайт, его замужняя сестра, берет эмалированный тазик и смывает кровь. А на асфальте его прихватывает часто.
Марти вытащил из подсумка гранату, дернул зубами чеку и плавно взмахнул рукой. Когда пламя и дым рассеялись, он увидел перед собой три блестящие рукоятки, торчащие за тремя плечами, как ружейные дула - ими обычно подвигают кружки, - увидел зеркало с выведенной золотом рекламой виски, желтую грушу электрической лампы под белым абажуром - висит, даже не покачиваясь, - и широкую спину трамбовщика. Еще он услышал гул разговора, а с улицы - автомобильные гудки. Его кружка была почти пуста. Как насчет второй, Марти? Спрашиваешь! Разве птица полетит на одном крыле? Марти выудил из кармана блестящий серебряный шиллинг.
О Брайен, ты напился, Брайен О,
Вижу, глаз твой заслезился, Брайен О.
Я
Чтоб за них в их грязной сваре воевать,
Сам решился убивать.
Молли О
Марти отдал блестящий серебряный шиллинг бармену, взамен получив кружку и несколько пенсов сдачи.
– И все равно, - сказал трамбовщик, - "Фауст"- классная
опера.
– Я ее помню, - сказал Мик.
– Что-то про дьявола.
– Ничего себе "что-то", - сказал парень.
– Он там продает дьяволу душу, - задумчиво продолжал трамбовщик.
– И все ради девчонки.
– Ну и дурак!
– сказал Мик.
– Продешевил.
– Другие продавали и за меньшее, за кружку пива, например, или сребреник.
– Что правда, то правда, - сказал Мик.
– "Ты загнал свою душу за пригоршню монет и кусок копченой грудинки", процитировал трамбовщик.
– Это уж точно, - сказал Мик.
– А Марти продал душу за шиллинг, - сказал трамбовщик так решительно, что Мик, который не очень понимал, о чем речь, серьезно закивал головой.
Марти отдал свой шиллинг. В старые добрые времена, еще молодым, он считал себя богачом, если в воскресенье поутру в кармане у него лежал шиллинг.
Ярким воскресным утром - молодой, здоровый - Марти вышел из дома матери на Патрик-стрит; кепка лихо заломлена, рубашка чистая, ботинки сверкают. Он глянул на легкое облачко, потом на солнце высоко над шпилем собора. Улицу сотрясал перезвон - колокола церквей Христа, святого Одеона, святого Патрика, святого Иоанна на Лейн-сквер пели и звали, заглушая дребезжание кебов по серому булыжнику. "Придите и поклонитесь, добрые христиане". Марти шел к мессе, но мысли его были совсем о другом. От этих колоколов, под звуки которых он вырос, кружилась голова.
– Иди-ка помолись, сынок, - вызванивал Иоанн.
– Пусть солнце греет, а ты не теряй времени попусту, не ешь глазами девиц в разукрашенных шляпках.
– Они ведь к мессе идут, не куда-нибудь, - говорил святой Одеон.
– А ты болтаешься тут, глазеешь на искусственные фонтаны да искусственные пруды, и еще на грязных мальчишек, пускающих бумажные кораблики прямо перед святым Патриком. Будто им другого места нет, осквернителям дня субботнего!
– Он размечтался, как нацепит на шею медаль, когда они дадут прикурить "Слиго", - говорил святой Патрик.
– Хочет Энни ее поднести.
– Ему не терпится уволочь ее в укромное местечко в парке или на пляж в Шеллибэнксе. Вот чего он хочет, прости господи.
Марти шел, а рука, сжимавшая в кармане шиллинг, так вспотела, что он чувствовал мокрый кружок на ладони.
– Входи, входи, - звал Иоанн.
– Помолись чуток за свою душу. Ей это не помешает. И за души усопших помолись - летний день долгий, времени на все хватит.
Ну прямо как сговорились!
– Марти Каллахэн, - сказала ему утром мать, - эдак ты и мессу пропустишь!