Дуэль на брачном ложе
Шрифт:
Мужчина повернулся к Марии – и та ахнула.
Никакой это был не незнакомец! Перед ней стоял барон Корф, ее муж.
– Что вы здесь делаете?!
Эти слова супруги выкрикнули одновременно – и также враз зажали себе рты, вспомнив, где находятся и зачем явились сюда.
– Ладно, все это потом, – проговорил Корф – он первым пришел в себя. – У нас не более пяти минут. Вы нашли ридикюль? Где письма?
– Вот! – Мария сунула ему чистые листы, тайно злорадствуя, – она ожидала увидеть на его суровом лице
Ничуть не бывало. Повертев бумагу в руках, Корф кивнул:
– Симпатические чернила, я так и думал. И, верно, зеленые – судя по цвету тюльпана. Значит, надо нагревать. А это что такое? Вы что, пытались сами нагревать и сожгли?.. – Он задохнулся от ярости.
Мария гневно сверкнула очами – как он смеет кричать на нее, пусть даже и шепотом! Как он смел… как смел сразу догадаться о чернилах?!
– Это она успела сжечь, – с трудом справившись с собою, проговорила Мария. – Все, что я смогла выхватить из огня, – у вас в руках.
– Текст пропадал? – отрывисто спросил Корф.
Мария кивнула.
– Отлично! Значит, я прочту написанное, а потом лист остынет, – и баронесса ничего не узнает! – Он взял один из листков и поднес его к свече, как вдруг Мария, осененная внезапной догадкой, схватила его за руку.
– В чем дело? – огрызнулся Корф. – И что вы здесь до сих пор стоите? Бегите в зал, да поскорее: Этта Палм востра, как нож, все видит, все замечает, – ваше отсутствие тоже может быть замечено…
– Вот именно, все замечает! – перебила Мария. – Даже когда текст исчезает, на бумаге остаются шероховатые полосы. На ощупь их сразу чувствуешь, баронесса тотчас догадается, что здесь кто-то был, кто-то читал ее письмо.
Корф замер, нахмурился:
– Вот незадача. Не нагрев бумагу, письма не прочтешь, а нагревать, выходит, нельзя? И с собою не возьмешь, чтобы прочесть в лаборатории: если Этта заметит пропажу, письма утратят всякую ценность, англичане просто-напросто придумают что-то другое. Эй, эй, что это вы задумали?
Последнее восклицание относилось к Марии, которая вдруг бросилась к стене и принялась снимать пейзаж – акварель в рамке и под стеклом – на английский манер.
– Не мешайте, – отмахнулась Мария. – Можете вытащить стекло так, чтобы не повредить рамку?
– Да зачем вам?! – изумился Корф.
Но Мария сперва сняла вторую висевшую рядом акварель и лишь после этого сочла нужным пояснить:
– Я вспомнила: если бумагу, исписанную симпатическими чернилами, поместить между пластинами стекла, сильно прижать, а потом подержать на ярком свете, написанное можно будет прочесть, а вреда бумаге мы не нанесем.
Корф недоверчиво поднял брови:
– Вы что же, знаете химию?
– Ой, давайте скорее, скорее же! – Мария с трудом подавила раздражение.
Как он удивился! Кем же он ее считает? Полной идиоткой? Настроение вовсе испортилось.
– Мне и в самом деле пора идти, – сказала она. – Вы уж тут сами как-нибудь…
– Что?! – шепотом возопил Корф. – У меня ведь не четыре руки! Держите стекла как
Ничего не поделаешь, пришлось повиноваться. Не прошло и минуты, как поверхность листа покрылась бледно-зелеными ровными строчками. Текст был едва заметен, однако Корф велел Марии отодвинуть свечи подальше, опасаясь повредить бумагу, – и принялся читать, щурясь, сосредоточенно шевеля губами и порою прикрывая глаза рукой. Мария не могла видеть, что там написано, однако, судя по изумленно-сосредоточенному лицу Корфа, он находил для себя много важного и интересного. Пробежав глазами один листок, Корф принялся за другой.
– Неужели вы что-то запомнили? – недоверчиво спросила Мария и была поражена печалью, промелькнувшей в синих глазах Корфа.
– У меня абсолютная память. Я могу любую книгу запомнить от корки до корки, прочитав лишь единожды. И потом немалые усилия приходится прилагать, чтобы забыть ее. Случается и такое, что забыть невозможно…
Он вновь обратился к чтению, а Мария стояла, будто окаменевшая, ощущая лишь боль от этого мимоходом брошенного намека.
– Ну, вот и все, – проговорил наконец Корф, разнимая стекла. – Теперь я вставлю на место акварели, а вы уходите побыстрее. И постарайтесь появиться в зале незаметно, не привлекая к себе внимания. Затеряйтесь в толпе.
– Ну да, я постараюсь не сорвать с петель дверь или не уронить ненароком клавикорды, – огрызнулась Мария.
Корф, насупившись, склонился над акварелями.
Ох, ну почему, почему они должны разговаривать друг с другом в таком тоне?! Мария едва сдержала слезы.
Она сложила аккуратной стопочкой «чистые» листы, только сейчас сообразив, почему они были так немилосердно согнуты, – чтобы поместились в ридикюле. Затем поставила на место подсвечники и сунула ридикюль под подушку кресла.
– Идите же! – прошептал Корф, вешая акварели.
– Рада бы, да не могу, – усмехнулась Мария. – Мне предстоит закрыть за вами окно. Вам вряд ли удастся задвинуть изнутри задвижки, когда будете сидеть на дереве.
– О, черт! – Корф хлопнул себя ладонью по лбу.
«Жаль, что не кулаком, – мысленно усмехнулась Мария. – Глядишь, немного поотшибло бы твою абсолютную память!»
Тут она еще кое-что вспомнила и, подбежав к камину, сунула в уголья тот самый клочок с подписью Мунника. Исчезнувший было текст медленно проявился вновь.
– Что это вы делаете? – раздался голос Корфа, и Мария, оглянувшись, наконец-то нашла на его лице то самое выражение полнейшего недоумения, которое уж отчаялась увидать. Чувствуя себя за многое вознагражденной, она лишь презрительно передернула плечами, не удостоив барона ответом: хороши будут они оба, если баронесса, воротясь, найдет обрывок брошенного в огонь письма лежащим на столе!
– Ах, да! – снова хлопнул себя по лбу Корф, и Мария не удержалась от злорадного смешка.
На том они и расстались. Как два врага, временно заключившие перемирие, однако ни на миг не забывавшие, что находятся в состоянии войны.