Дуэль в истории России
Шрифт:
Ну, делать нечего. Бог велик; главное то, что я не хочу, чтоб могли меня подозревать в неблагодарности. Это хуже либерализма…»
Около (не позднее) 26 июля 1834 года, Петербург.
«Наташа мой ангел, знаешь ли что? я беру этаж, занимаемый теперь Вяземскими. Княгиня едет в чужие края, дочь ее больна не на шутку; боится чахотки. Дай бог, чтоб юг ей помог. Сегодня видел во сне, что она умерла, и проснулся в ужасе. Ради бога, берегись ты. Женщина, говорит Гальяни, est un animal naturellement faible et malade (есть животное от природы слабое и болезненное. — А.
Сейчас приносили мне корректуру, и я тебя оставил для Пугачева. В корректуре я прочел, что Пугачев поручил Хлопуше грабеж заводов. Поручаю тебе грабеж Заводов — слышишь ли, моя Хло-Пушкина? ограбь Заводы и возвратись с добычею…»
Около (не позднее) 30 июля 1834 года, Петербург.
«Что это значит, жена? Вот уж более недели, как я не получаю от тебя писем. Где ты? что ты? В Калуге? в деревне? откликнись. Что так могло тебя занять и развлечь? какие балы? какие победы? уж не больна ли ты? Христос с тобою. Или просто хочешь меня заставить скорее к тебе приехать. Пожалуйста, женка — брось эти военные хитрости…
Цалую твой портрет, который что-то кажется виноватым. Смотри…»
3 августа 1834 года, Петербург.
«Стыдно, женка…
… Что за охота таскаться в скверный уездный городишка, чтоб видеть скверных актеров, скверно играющих старую, скверную оперу? что за охота останавливаться в трахтире, ходить в гости к купеческим дочерям, смотреть с чернию губернский фейворк — когда в Петербурге ты никогда и не думаешь посмотреть на Каратыгина и никаким фейворком тебя в карету не заманишь. Просил я тебя по Калугам не разъезжать, да видно уж у тебя такая натура. О твоих кокетственных сношениях с соседом говорить мне нечего. Кокетничать я сам тебе позволил — но читать о том лист кругом подробного описания вовсе мне не нужно. Побранив тебя, беру нежно тебя за уши и цалую — благодарю тебя за то, что ты богу молишься на коленях посреди комнаты. Я мало богу молюсь и надеюсь, что твоя чистая молитва лучше моих…
На днях встретил я M-de Жорж. Она остановилась со мною на улице и спрашивала о твоем здоровье, я сказал, что на днях еду к тебе pour te fair un enfant (чтобы сделать тебе ребенка. — А. К.). Она стала приседать, повторяя: Ах, Monsi, vous me ferez une grand plaisir. (Мосье, вы доставили мне большое удовольствие. — А. К.) Однако я боюсь родов, после того, что ты выкинула. Надеюсь, однако, что ты отдохнула…»
15 и 17 сентября 1834 года, Болдино.
«… В деревне встретил меня первый снег, и теперь двор перед моим окошком белешенек…
Я рад, что добрался до Болдина… Написать что-нибудь мне бы очень хотелось. Не знаю, придет ли вдохновение. Здесь нашел я Безобразова (что же ты так удивилась? не твоего обожателя, а мужа моей кузины Маргаритки). Он хлопочет и хозяйничает и вероятно купит пол-Болдина. Ох! кабы у меня было 100 000! как бы я все это уладил; да Пуг.<ачев>, мой оброчный мужичок, и половины того мне не принесет, да и то мы с тобою как раз промотаем; не так ли? Ну, нечего делать: буду жив, будут и деньги…
Сей час у меня были мужики, с челобитьем; и с ними принужден я был хитрить — но эти наверное меня перехитрят… Хоть я сделался ужасным политиком с тех пор, как читаю Conquetes de l'Angleterre par les Normands («Завоевание Англии норманнами». — A.K.). Это
— Ну, женка, умора. Солдатка просит, чтоб ее сына записали в мои крестьяне, а его-де записали в выблядки, а она-де родила его только 13 месяцев по отдаче мужа в рекруты, так какой же он выблядок?
Я буду хлопотать за честь оскорбленной вдовы.
14 сентября 1835 года, Михайловское.
«Хороши мы с тобой. Я не дал тебе моего адреса, а ты у меня его и не спросила…
… Пиши мне как можно чаще; и пиши все, что ты делаешь, чтоб я знал, с кем ты кокетничаешь, где бываешь, хорошо ли себя ведешь, каково сплетничаешь, и счастливо ли воюешь с твоей однофамилицей. Прощай, душа: цалую ручку у Марьи Александровны и прошу ее быть моей заступницею у тебя.
Сашку цалую в его круглый лоб. Благословляю всех вас. Теткам Ази и Коко мой сердечный привет…»
(Однофамилица — белокурая, синеглазая красавица графиня Эмилия Мусина-Пушкина, соперничающая в красоте с Натальей Николаевной; Марья Александровна — дочурка поэта Маша, Сашка — сын, Азя и Коко — сестрицы Гончаровы.)
25 сентября 1835 года, Тригорское.
«Пишу тебе из Тригорского. Что это, женка? вот уж25-ое, а все от тебя не имею ни строчки. Это меня сердит и беспокоит. Куда адресуешь ты свои письма? Пиши Во Псков, Ее высокородию Пр.<асковье> Ал.<ександровне> Осиповой для доставления А. С. П., известному сочинителю — вот и все.
… Вообрази, что до сих пор не написал я ни строчки; а все потому, что не спокоен. В Михайловском нашел я все постарому, кроме того, что нет уж в нем няни моей…
Что Коко и Азя? замужем или еще нет? Скажи, чтоб без моего благословения не шли…»
2 октября 1835 года, Михайловское.
«Милая моя женка, есть у нас здесь кобылка, которая ходит и в упряжке и под верхом. Всем хороша, но чуть пугнет ее что на дороге, как она закусит поводья, да и несет верст десять по кочкам да оврагам — и тут уж ничем ее не проймешь, пока не устанет сама.
Получил я, ангел кротости и красоты! письмо твое, где изволишь ты, закусив поводья, лягаться милыми и стройными копытцами, подкованными у M-de Katherine. Надеюсь, что теперь ты устала и присмирела. Жду от тебя писем порядочных, где бы я слышал тебя и твой голос — а не брань, мною вовсе не заслуженную, ибо я веду себя как красная девица. Со вчерашнего дня начал я писать (чтобы не сглазить только).
Погода у нас портится, кажется осень наступает не на шутку. Авось распишусь…»
4 мая 1836 года, Москва. у Нащокина — противу Старого Пимена, дом г-жи Ивановой.
«… Видел я свата нашего Толстого; дочь у него также почти сумасшедшая, живет в мечтательном мире, окруженная видениями, переводит с греческого Анакреона и лечится омеопатически…»
(Пушкин имеет в виду графа Ф. И. Толстого-американца, с которым он через некоторое время после дуэльной истории сблизился и через которого он сватался к Наталье Гончаровой.
Юная дочь Толстого Сарра — ей в это время всего 15 — была очень одарена от природы, как и многие в роду Толстых; она писала прозу и стихи, тепло отмеченные Белинским, переводила с нескольких языков. Таланту ее не суждено было развиться, она умерла в 1838 году семнадцати лет от роду, а на следующий год вышла книга «Сочинения в стихах и прозе графини С. Ф. Толстой. Переводы с немецкого и английского языков».)