Дуэль
Шрифт:
Вовка, не дочитав до конца, сел на крыльцо. Немного посидел отстранённо, вздохнув, снова развернул листки. И только перечитав письмо ещё раз, а затем уже внимательно в третий, он уяснил: одна из его работ оказалась на конкурсе, и ему сообщают, что его картина не имеет художественной ценности.
Парень, посидев немного, бросил на ступеньку письмо, снял мольберт и, повесив его на привычное место, зашёл в дом.
Не испытываемая раньше обида или, скорее, чувство, похожее на стыд, защемило душу, а вслед за этим – отчаянный, до боли в скулах, протест: «Да что они там увидели, если так говорят…
Вовка, не разуваясь, проскочил в спальню, где хранились, уже готовые к жизни, как он сам считал, его картины, в самодельных штакетных рамках. Ещё раз оглядев расставленные на полу вдоль стен «художества», неожиданно для себя открыл окно и стал выбрасывать всё в палисадник. Картины игриво планировали и падали на сухую серую траву цветными пятнами, словно карнавальными лампочками оживляя осенний огород.
Он, ничего этого не замечая, схватил уже кисточки, собранные вверх хвостами в банке, и, вытряхнув их за подоконник, захлопнул окно.
– А ну и не надо, если не хотите! Мне суеты меньше и хлопот. И пыли… – парень облегчённо вздохнул, осмотрел враз опустевшую комнату и, уже не сдерживая себя, упав лицом на кровать, затих.
***
…Дед будил Вовку осторожно, стараясь не растревожить спящую с ним в комнате сестру. Пятилетний внук вчера слёзно просился с ним на рыбалку, увлечённый дедовым рассказом об утренних карасях. И даже то, что встать нужно до зари, ещё по темноте, внука не пугало.
– Я одёжу с вечера соберу, ты меня немного ткни, я быстро встану, как солдат, – малец неотступно ходил за стариком, – удочку мне папка уже давно приготовил, а червяков сейчас накопаю в огороде!
Утром, на удивление деда, мальчишка проснулся быстро, и уже через несколько минут они, взявшись за руки, шли в сторону пахнущего тиной и прохладой озера.
Старый рыбак ловко размотал леску и, наживив крючки, забросил в воду. Затем, подстелил свёрнутую овечью шкуру на прилаженную в берег дощатую лавочку и они уселись напротив торчащих штырьками из воды поплавков.
– Сиди тихо, карась с солнцем придёт.
И Вовка смотрел слезящимися от сна глазами на чёрное в темноте гусиное перо.
Он, прислонившись к тёплому дедову плечу головой, уже стал засыпать, как вдруг тихое озеро вздохнуло. По гладкой воде с востока зашевелились мелкие, чешуйчатой рябью, волны и лёгонький ветер, первыми шевельнув поплавки, следом разбудил спящий камыш. Мальчишка вздрогнул, но дед, успокаивая, прошептал:
– Нет ещё, не торопись. Сейчас время солнышку вставать, а потом уж всем его детям!
С дальней стороны озера, у тёмной стены леса осветились верхушки деревьев. В мутном сумраке длинные стрелы света пробили, как в решете, дыры, заиграли цветными бликами по воде, по камышу, по лицам рыбаков и лесу на другой стороне озера.
Тонкая полоска солнца, вынырнувшая над горизонтом, резанула по глазам нестерпимым светом и теплом.
Лес вокруг словно ждал этого момента и, осязаемо задышав, проснулся!
Вовка охнул, неосознанно подавшись вперёд, навстречу невиданному раньше действу.
– Вот, внук, вот что важнее и правильнее всего! Вижу, ты это увидел и понял. Так не забудь, и детям своим обязательно покажи! – и дед уютно
…Парень открыл глаза. Малюсенький китайский будильник, тикая тихо и торопливо, тонкими стрелками показывал четыре часа. В сознании чётко стояли слова деда, услышанные очень давно: «И детям своим покажи».
Вовка, больше не колеблясь, вскочил, громко хлопнув дверью, и, накинув на шею ремень мольберта, побежал к мотоциклу.
Через двадцать минут он был на берегу. Бросив мотоцикл, подбежал к небольшому пригорку, где вчера ногой вскопнул борозду, отмечая точку наблюдения.
Ещё несколько минут – и вот нетерпеливый художник уже готов к работе, забыв обо всём и глядя туда, где обязательно должно произойти то, что вчера так поразило его.
Тяжёлое, совсем не горячее, краснощёкое солнце уже склонилось к приходящей с запада воде. Там, далеко в горах, река, собрав в своё русло тысячи речушек и ручейков, теперь несла себя людям. И именно туда, в устье, хочет нырнуть солнце, чтобы за ночь, проплыв по течению, вынырнуть на востоке ярким и умытым!
Оно красным блином плавно подкатилось к воде, секунду задержалось у края и, выдохнув, стало неумолимо погружаться, мерцая вокруг испаряющимся паром. Оно уходило! Уходило, озаряя даль и небо последним красным, обреченно тонуло, ещё немного светясь в воде, и наконец погасло. Вечер без солнца померк, став серым, сохраняя ещё на несколько минут рассеянный свет и позволяя каждому завершить своё сегодняшнее дело.
Вовка, восхищённый увиденным, отбросил сомнения и нанёс первый уверенный мазок.
Ночь на 2 мая 2017 г.
Платный сыр
Яков Олегович Бажанский ехал домой из армейки. Он лежал на верхней полке, уже выспавшийся за двое суток, сытый и, подстроившись под еле ощущаемые удары колёс, думал.
Год прошёл. И если честно, он ничего не понял. Когда год назад проставлялся перед уходом, сосед Шурка-Моряк, гордый, что его слушают, шепелявил дырявым ртом:
– А я вот три тарабанил, и даже с небольшим, потому что из автономки опоздали! Конвой вражеский сопровождали, тайком под водой шли, – и он убедительно плавно показывал это движением руки. – Шли на малых, чтобы не шуметь шибко. А то услышали бы нас, и хоп – конфликт. А так мы его сопроводили, корабли посчитали и потом домой, героями… Благодарность была от контр-адмирала лично, фамилию не помню, мне и ещё нескольким. Так вот за три года я всё узнал, всё испытал, всему научился. А тебе – год! Это – уснул на шконке, и проснулся дома! Вот так служба нынче – радость!
Но всё равно, Яшка, проживший до восемнадцати лет вольной птицей с дедом и бабкой, а потом и с одной бабкой, немножко нервничал или, правильней сказать, побаивался.
За всю жизнь он уезжал из родной деревни, стоящей за сто километров от райцентра, один раз – опять же в райцентр, в больничку. Но, отлежав там две недели с приступом жесточайшей дизентерии от соседской виктории, съеденной тайно ночью, райцентр невзлюбил из-за массы ограничений, в основном свободы, которая дома, у бабки, не контролировалась. Понять, что это всё-таки была больница, он не мог, или не хотел.