Духота
Шрифт:
Из темноты переулка рядом с оградой их дома медленно выходит мама, у нее белое лицо, тонкие губы сжаты в линию, пахнет её душной туалеткой. Маша понимает, что ненавидит этот запах, хочется выбросить всю одежду, «потерять» ещё полный флакон. Внутри разверзается пропасть.
– Домой идет, мадам, переваливается! А там Лёню кажется бьют! Ты почему тут! Нужно с братом быть! – Мама хватает дочь холодными руками, вглядывается в лицо. – Пьяная тоже? Алкашка, хочешь по рукам пойти? Под забором умереть?
– Нет, мам не хочу, я утанцевалась, я не пила. – привычно врет Маша,
Мать внезапно слушается Машу, идёт за ней в дом. Говорит что-то о подлости односельчан, о том, что таки нужно пойти посмотреть, хоть через речку, на Лёню.
Но Маша идёт, переступает через внутреннюю пропасть. Шаг, вдох, шаг, вдох.
В сенях яркий свет бьёт в глаза, она проскакивает в темноту кухни. На разложенном диване уже расправлена постель. Отчим спит, прикрытый с головой одеялом, носом в стену. Он живет вроде бы внутри семьи, и в то же время внутри собственного графика, которому придерживается много лет. Сон по режиму, обливание, пробежка. Ест он три-четыре раза в день из миски, в которой кормили Машу ещё до школы. «Здоровеньким помереть хочет», шутит мать вполголоса.
– Свет не включай, глаза от светомузыки ломит, да и дядя Вася спит. – Ошарашенная послушанием мамы, Маша решается ещё немного прогнуть.
Мать снимает куртку, тихо охая, чтобы не разбудить отчима, садится на край постели. Ночь жаркая, она опять мёрзнет, с тревогой думает Маша.
– Я спать не буду. У меня сын один, вон у Светки, их четверо, вот она и дрыхнет всю ночь, пока мальчишки бегают, что попало творят. – Мама поджимает левой рукой бок на уровне сердца. – Накапай мне, не могу прямо.
Маша включает самозаряжающийся фонарик, достает из аптечной половинки посудного шкафчика пластиковую банку с крышкой. На боку полустёртая надпись: рис. Там у матери корвалол в маленькой коричневой бутылочке и прозрачная стопка.
Мать охает, Маша капает.
Удушливый запах лекарства сжимает глотку изнутри.
Зачерпнув железным ковшиком из бочка, Маша протягивает матери стопку. Мама глотает корвалол как алкоголик: резко и не дыша опрокидывает в себя. Запивает из ковшика. Качает головой: спасибо. Машет рукой: иди, свободна. Маша убирает лекарства, закрывает дверцу шкафчика, уходит в комнату.
Сидя на коленках перед зеркалом, Маша рассматривает себя с растёкшимся макияжем, с распушившимися кудрями. В неверном свете голубого фонарика, на неё смотрит непонятное существо без возраста. На вид, как будто не танцевала весь вечер, а на трассе работала. Ей назвали имена девушек, работают на дороге проститутками. Маша подозревает, что называют знакомых не случайно. Мать боится, что, Маша в подоле принесет или проституткой станет. Маше смешно и противно. Если нужно будет заработать на кусок хлеба, нет плохой работы.
Страшно и противно же смотреть в свои расширенные зрачки, на растёкшуюся тушь, бледность от алкоголя и тональника. Вот как ты будешь
4.
Маше снится, как большая птица кружит над ней, лежащей в душистых травах, на усыпанной цветами полянке. Птица громко и тревожно кричит. Это коршун, а коршун кричит перед дождём. Маша чувствует счастье. Она мысленно уже готова к дождю. Она прислушивается к звуку, издаваемому птицей: Василий, Василий, Лёньку убивают!
Мозг наконец проснулся. Мать кричит на отчима, что брата убивают у перед домом. Маша обнаруживает себя на кухне, дядя Вася шарит в темноте в поисках очков, но не находит их. Под нестерпимый материнский крик, все выскочили на крыльцо.
Мать орёт, стоя на крыльце, босая, в старой просвечивающей от стирок ночнушке, не в силах бежать к дерущимся. Так и стоит вцепившись в крашеную сеночную дверь.
Отчим в трусах, босиком, не найдя очки, на ощупь бежит по доскам, на ходу выговаривая, кто он. Уважаемый человек в районе, все знают дядю Васю.
Маша прыгнула зачем-то в сапоги отчима, где были тапочки, она не думала. Прижимая широкую ночнушку побежала к воротам. Одной доски в заборе, рядом с воротами не хватало. Какой-то бугай из Огнёвских, шел с доской на брата. Парня держат двое и бьют размеренно, по очереди, в живот и грудь. Лёнька орет. Бугай с доской не может вклиниться в потасовку, но ждет момента. Маша выскочила из ворот, не узнаёт ни одного парня, но пытается улыбаться и бодро заговаривает зубы. Она знает, что у неё обаятельная улыбка, она покоряла сердца, но на парней не действуют чары её стройного тела и веселого разговора. Парни только свистят, смеются и говорят, что пожалеют Машу на похоронах Лёньки.
Бугай рычит, поворачиваясь к брату:
– Прощайся с роднёй. – заносит доску над головой, блестят гвозди.
Отчим подходит ближе, здоровается, извиняется, когда спрашивает, кто перед ним:
– Я очки не нашёл, когда вышел, простите парни, не узнаю.
Бугай опускает доску, скалится на дядю Васю:
– Дед, что надо, иди спать!
Парни не слушают, по очереди всаживают кулаки в Лёнькин живот.
Мать смогла дойти до ворот, но видя, что сына избивают, визжит, умоляет отпустить, задыхается страшно, словно вот-вот умрет. Вот это её страшное дыхание что-то ломает в ходе драки.
Лёньку небрежно пихают в объятья отчима, ржут и уходят.
Бугай бросает под ноги Маше доску, чмокает воздух около её лица.
По улице несется хохот и пьяный ор, парни стыдят брата на всё спящее село. Собаки за заборами истерично лают, разбуженные шумом.
Мать отлепляется от забора, помогает отчиму завести Лёньку в дом. А Лёнька орёт на родителей, оскорбляет, но даёт себя завести.
Маша идёт за ними, но не хочет в стены, хочется дышать. Дождаться бы, когда Лёньку уложат.