Духовка Сильвии Плат. Культ
Шрифт:
Итак, Нил считает, что доктор Гарднер опасен, хотя он не совершает ничего противозаконного. Возможно, он ошибается. Но сколько раз он ошибался до этого? Вот именно – ни разу. Чутье Прикли развито куда лучше, чем мое.
– Я вам верю, – спустя долгие минуты говорю я.
– Это не имеет никакого значения.
– Почему?
– Потому что ты уедешь. Может, мое мнение для тебя не важно, но знай, я хочу, чтобы ты уехала.
Я выпрямляюсь как струна. Я не хотела оставаться в Корке и до сих пор не хочу, но к сердцу якорем привязан долг. Долг, который когда-то повесил на себя Патрик: освободить это место. Если я ничего не сделаю, детство
– Я могу помочь.
– Можешь, но не станешь. – Его глаза гневно сверкают.
– Я должна.
– Флоренс, не вынуждай меня становиться противным учителем.
– Я уже не ребенок!
– Тебе не место в этом городе. Не твоим способностям и амбициям.
– А вам в нем место?
– Я сделал свой выбор, ты сделала свой – так следуй ему.
– Вы мне не указ!
– Твой отец хотел, чтобы ты уехала.
– Он мне тоже не указ!
– Этого хотел Сид!
Опомнившись, он отводит взгляд. Его лицо заливает краска.
К глазам подступают слезы, задерживаю дыхание в попытке сдержать их, а после громко выдыхаю. Нет, я не буду плакать. Не при свидетелях.
– Прости, – едва слышно произносит он, указательным пальцем подвигая очки выше на переносицу.
– Моя помощь вам не нужна, – твердым голосом заключаю я, – как мои способности и амбиции. Тогда чего вы хотите?
– Чтобы ты уехала и жила нормальной жизнью.
– Как благородно.
– Наверное, зря я на тебя это взвалил. Может быть, у меня просто разыгралось воображение. Последнее время мне не с кем поделиться. С тех пор как Патрик слег, я толком ни с кем не говорил, кроме шахматных фигур, но они никудышные собеседники.
– Говорят, он сгорел за два дня.
– Так и было.
– Почему его не отвезли в больницу?
– О нем заботился Доктор.
– И вы говорите мне об этом только сейчас?
– Он не убивал его, если ты об этом. В те дни около Патрика находилось слишком много народу – его навещал весь город. Йенс не стал бы так рисковать. Он ничего не делал.
– Может, в этом и есть его вина?
– Я стараюсь об этом не думать.
– Но думали?
– Флоренс, – выдыхает он, – это больше не твоя борьба.
– Чья же?
– Когда долго вглядываешься в лицо зла…
– …зло начинает вглядываться в тебя в ответ. Я помню.
– Тогда ты знаешь, что делать.
Карие глаза чернеют, как зеркальная гладь ночного озера – я тону в ней, до боли прикусывая нижнюю губу, чтобы почувствовать вкус крови, а не окутывающий едким туманом страх. Что бы я ни сказала, он будет стоять на своем. Он пообещал Патрику, что позаботится обо мне, точнее, о моем отъезде, если я решу вернуться. Я вижу это по глазам. Они погубят его.
– Хорошо, мистер Прикли, я услышала. – Мы будто на уроке литературы и английского, а он все еще мой учитель, и я собираюсь сдать восьмое сочинение по «Гамлету».
– Какую часть нашего разговора, мисс Вёрстайл?
– Я уеду, Нил, – уже обычным тоном обещаю я, – но перед этим сделай мне одолжение.
Он вопросительно вскидывает брови.
– Научи Питера Арго отправлять письма.
4
Очертания кладбища видны из западных окон Патрика. Интересно, часто ли он смотрел на него?
Здесь захоронены все, кто когда-либо проживал в городе, – мертвых в Корке больше, чем живых. В одной из могил покоится мой дед Уильям Мэйрон – бывший глава городского совета, перекрасивший крышу дома в фиолетовый
Надгробие на могиле Сида ничем не отличается от сотни других, уходящих вдаль, как ряд солдат перед боем, который никогда не начнется. Да, оно ничем не отличается от остальных, но не для меня.
Я опускаюсь на колени. Молчу в благоговейном трепете перед ним. Я пролила много слез, сидя возле этого надгробия год назад, но до сих пор его имя, выбитое на мертвом камне, волной поднимает во мне чувства, которые я не способна описать. Внутри все разрастается и ширится с каждой секундой. Давит, теснит грудь. Не могу дышать, не могу плакать, не могу говорить – мне не избавиться от этого. Я буду скорбеть, пока живу.
Рука сжимает надгробие, пытаюсь удовлетворить желание прикоснуться к нему, однако камень холодный и влажный, а Сид был теплым, солнечным и легким – как песок на пляже, который продолжает ускользать сквозь пальцы. У меня не осталось фотографий, поэтому, сколько бы я ни думала о нем, воспоминания медленно исчезают из памяти. Его черты тускнеют и расплываются, как рисунок, смытый волной. Я боюсь этого: забыть его, пусть воспоминания и причиняют боль.
Могилу Патрика нахожу сразу – земля еще свежая. Он там, под толщей земли, уснул, чтобы никогда не проснуться. Цветы, которые горожане принесли, прощаясь с ним, завянут так же, как и он. Его ум, мудрость и красота сгниют там, внизу. «Истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю» [5] . Как бы мне хотелось, чтобы это было правдой. Покинув Корк, в надежде приблизиться к Сиду я изучала Священное Писание, ходила в церковь, преклоняла колени, пытаясь притворяться той, кем не являюсь, но это отдаляло меня от него и от себя. С тех пор я уяснила окончательно: нет никакого рая и никакого Бога. Жертвы Патрика погибли вместе с ним. Неоцененная добродетель.
5
От Луки, 23:43.
– Я без цветов. Надеюсь, ты простишь меня за это.
Морось не утихает, словно пытается сказать то, что он уже не может.
– Ты просил не возвращаться. Но как я могла? Ты же… ты был слишком умен, чтобы уйти вот так. Ты был слишком умен, поэтому не рассказал мне о Докторе? Боялся, что я примчусь обратно?
«Я люблю тебя» – три слова, десять букв, но я не могу их произнести. Не вслух. Он знает почему.
– Мисс Вёрстайл.
Этот низкий и сипловатый голос говорит многое о своем хозяине. Это зрелый мужчина, стройный и очень высокий, намного выше, чем я. Стылый. Серый. Да, он ощущается темно-серым пятном, нависающим надо мной, и, если я не обернусь, он накроет и проглотит, как песчаный вихрь.