Духовка Сильвии Плат. Культ
Шрифт:
– Мое тоже.
Я наклоняюсь и целую ее в висок.
– Оно всегда становится большим, когда я думаю о тебе, – признаюсь я.
Она поворачивается и смотрит на меня снизу вверх огромными чистыми глазами.
– Правда?
– Правда-правда.
Она закусывает губу.
– Хочешь, я покажу тебе свой последний рисунок? – предлагает она и, не дожидаясь ответа, подскакивает.
– Как только выпьешь молоко, – доносится голос Джейн с кухни.
Молли делано куксится, но все же берется за напиток. Выпивает залпом, а после вскакивает и приносит те рисунки, что нарисовала, пока меня не было. Здесь и я в шапочке выпускника,
– Молли…
Она плюхается на диван, притягивая к себе Августа, – и тот, как игрушка, позволяет творить с собой все, что взбредет ей в голову, меня бы он и к своей миске не подпустил.
– Этот человек…
– Это доктор Йенс. Он хороший!
– Хороший?
– Он ходит в церковь и читает проповеди. Папа говорит, что он пытается помочь нам.
Я сглатываю. На детских рисунках он куда более страшный и жуткий – сама того не ведая, Молли раскрыла его суть: все показаны мелкими, лишь силуэтами, в то время как Доктор передан до мельчайших подробностей. Статность, высокий рост и очевидное превосходство над всеми, выражающееся в глазах, позе и даже голосе. Его голос… звучит в ушах под звуки тихой мороси, приземляющейся на надгробия тех, кто уже не способен ощутить дрожь в его присутствии. Я хирург, мисс Вёрстайл. Я умею удалять опухоли, и, если Господу будет угодно, опухоль Корка я тоже удалю. Я – часть этой опухоли. Он вырежет и меня?
На ночлег я устраиваюсь в своей комнате. Полки и шкафы давно опустели: книги переместились на чердак, какие-то я забрала с собой. Джейн пытается найти мне что-нибудь подходящее для сна. Изучаю спальню так, словно она не была моей – она никогда и не была, здесь живут призраки прошлого. Заглядываю в ящик прикроватного столика, где покоится кольцо с зеленым демантоидом, которое когда-то принадлежало матери, – оно ранит меня. У мамы были красивые руки, тонкие пальцы, как у диснеевской принцессы… Помню, как грациозно она двигалась, даже просто готовя ужин, как тянулась за тарелками. Особенно сильно мне нравилось наблюдать за тем, как она красится или разговаривает по телефону. В этих будничных действиях она становилась еще красивее, а зеленый камень в кольце волшебным образом подчеркивал зелень, которая в иных обстоятельствах была едва заметна в карих глазах. Я оставила его намеренно, когда покидала Корк, но некоторые воспоминания не уничтожить, убрав его участников с глаз долой.
– Надень его.
Оборачиваюсь. Роберт растягивает рот в слабой улыбке, но я слишком озадачена, чтобы ответить тем же. Он оставляет на кровати хлопковое платье Джейн. Отстранен, напуган, точно кормит дикого зверя.
– Давно не виделись, – говорит он, присаживаясь на край, отчего матрас под ним жалобно скрипит.
Кидаю кольцо в ящик и с силой закрываю его.
– И не общались – ты не подходишь к телефону.
– Думал, тебе так будет проще.
– Проще?
– Оставить нас.
– Я не она, – отвечаю я, и тут же жалею об этом. Это ранит его даже больше, чем меня.
– Прости, – шепчу я, устроившись на другом краю.
– Ты надолго?
– Переночую и поеду. Не хочу, чтобы Молли обижалась.
– Она в любом случае обидится.
– Знаю.
– Ты дорога ей.
– Знаю.
– Она думает, что, если будет хорошо себя вести, ты останешься…
– Папа! –
– Столько лет прошло, а мне до сих пор приятно это слышать, – признается он после долгой тишины. – Я знал… знал, что ты не моя. Луиза все рассказала, когда была беременна.
– Пожалуйста, – молю я. Его слова режут меня изнутри. Он не был нежен со мной, однако воспитывал и растил меня почти девятнадцать лет, дал мне свою фамилию, зная, что я рождена от другого. Именно он видел мои первые шаги и слезы, работал, чтобы я получила образование. Это был не Патрик, а он – он мой отец.
– Но это было не важно, потому что я любил ее. И тебя люблю, хотя не умею это показывать.
– Ты делал все, что мог, чтобы это показать.
– Я знаю, что это Патрик. – Он переводит на меня мутно-голубые глаза – помню, когда-то они сияли. – И ты, очевидно, тоже, раз приехала.
– Да, уже давно.
– Насколько давно?
– Узнала в тот год, когда жила в Корке.
Он почему-то кивает, закусывая губу.
– Думал, пойду на его похороны, увижу гроб, осознаю, что он мертв, и мне полегчает, но легче не стало.
Прежде чем уйти, он неловко треплет меня по плечу – самая большая нежность с его стороны.
– Флоренс, я искренне соболезную твоей утрате.
7
Переодевшись в платье Джейн – посеревшее, но удобное, – залезаю под одеяло, не причесавшись и не почистив зубы. Ночь опускается на город, тянет ко мне лунные когти, бурей поднимая прошлое, что при свете дня я способна удерживать внутри, но не с приходом темноты – ночью силы покидают, и все, что я подавляю, вылезает наружу. Я лежу, как рыба, выброшенная на берег, не способна ни вздохнуть, ни прыгнуть в воду.
Натягиваю одеяло до самого подбородка. Лежу, уставившись в потолок, испещренный мелкими трещинками. Я часто рассматривала их, когда не могла уснуть, и представляла их картой, которая приведет меня в жизнь, где я и все те, кого я люблю, будут счастливы. Зажмуриваюсь и, притаившись в страхе спугнуть желаемое, жду, что в окно прилетит камешек и внизу будет ждать радостный и раскрасневшийся Сид Арго. Он залезет через окно, ляжет рядом, а утром оставит записку, которая заставит улыбаться весь день. Сжимаю руки в кулаки, впиваясь ногтями в кожу. Как бы я хотела просто… не думать. Сдаться.
Вдруг дверь со скрипом приоткрывается. Я приподнимаюсь на локтях и всматриваюсь в темноту: сначала в комнату пробирается Август, а после – Молли.
– Можно лечь с тобой?
Я подвигаюсь и похлопываю по нагретому месту рядом с собой. Мы ложимся лицом к лицу, заглядывая друг другу в глаза – от нее пахнет детской пастой с клубникой. Это все еще моя Молли. Пусть и другая, но моя. Она всегда будет моей.
– Ты грустишь, – шепчет она непривычно взросло.
– Грущу.
– Из-за меня?
– Нет, Пупс, – я улыбаюсь, заправляя прядь ей за ухо, – благодаря тебе я радуюсь.
– Из-за Сида?
Я сглатываю слезы, подступающие к горлу.
– Да, наверное.
– Пит по нему скучает.
– Он говорил тебе?
– Он… носит его одежду. Даже те ужасные колючие варежки.
– Я говорила с ним в церкви. Да, он скучает.
– А я скучаю по тебе.
– И я по тебе, Молли. Ты первая, о ком я думаю каждое утро, когда просыпаюсь, и каждую ночь, когда засыпаю. Ты – все, что у меня есть.