Думают…
Шрифт:
Он улыбается:
— Не верю.
Подходит к шкафу, бесшумно выдвигает ящик и вынимает ксерокопию страницы дарвиновских «Дневников»:
— Вот, пожалуйста.
Он кладет листок под одну из настольных ламп, так, чтобы оба могли взглянуть на текст.
— Это страница из дневника 1838 года. Дарвину тогда было 30 лет. После путешествия на «Бигле» прошло два года. На горизонте маячит идея эволюции… Он убежден, что человек произошел от обезьяны, но идея пока не получила огласки, он прекрасно понимает, какой подымется шум. Он много думал тогда о смехе.
— Sunt lacrimae rerum, — говорит Хелен.
— Латынь я что-то приподзабыл.
— «Есть слезы вещей». Вергилий. Фраза почти непереводимая, но легко догадаться, что она означает. Тоже что-то вроде плача-головоломки.
— На самом деле, смех — тоже загадка, — говорит Ральф. — Объяснение Дарвина вовсе не исчерпывающее.
— А можно создать робота, который реагировал бы смехом на шутки другого робота? — спрашивает Хелен.
— Это непросто. Но, наверное, возможно.
— Я не верю в то, что роботу может быть смешно… радостно, грустно или скучно, — говорит Хелен.
— Скучно? — Ральф улыбается, словно он никогда раньше об этом не задумывался.
— Да, если бы мой лэптоп был человеком, он бы ужасно скучал — ведь я пользуюсь только текстовым процессором, а это меньше десяти процентов его возможностей. Однако он не возражает.
— Совершенно верно, — говорит Ральф. — Поэтому компьютеры облегчают человечеству жизнь. Благодаря им мы упраздним скуку. Зачем же тогда нужно создавать скуку искусственно? Скука же неотъемлемая часть нашей природы, нет?
— Возможно. Во всяком случае, счастье и грусть — наверняка. Никогда не поверю, что робот обладает сознанием, пока не увижу, как он плачет, хмурится или смеется.
— Может, долго ждать и не придется. Компьютеры чрезвычайно быстро развиваются.
— Да, я недавно слышала тебя по радио, — говорит Хелен.
Ральф доволен:
— И это сущая правда. Твой маленький лэптоп, вероятно, обладает таким же количеством памяти, как первая ЭВМ, установленная в нашем университете. В те времена один мегабайт памяти стоил полмиллиона. Теперь же он стоит около двух фунтов.
— Но чтобы понять шутку не нужны мегабайты памяти, — возражает Хелен. — Даже младенец способен отличить смешное от грустного. Стоит скорчить ему рожицу.
— Верно. Но я сейчас размышляю над тем, как определить логическую структуру ситуаций, которые считаются смешными, и выстроить из них некую конструкцию. Компьютер, к примеру, мог бы обработать миллионы шуток и, в конце концов, выявить механизм смешного. Я говорил, что тебе очень идет это платье?
— Нет, спасибо, —
— Пошли. Возьми это с собой. — Он сгибает листок и кладет его в конверт.
— Спасибо.
— Спасибо за подарок. Могу ли я рассчитывать на поцелуй?
— Нет, не думаю, — отвечает Хелен.
— В прошлый раз не понравилось?
Хелен молчит.
— Я не собираюсь спать с тобой, Ральф, — медленно говорит она.
Он широко раскрывает глаза, разводит руками и ухмыляется:
— Да кто тебе об этом говорит? Я имел в виду обычный дружеский поцелуй.
— Неужели? — Она вызывающе смотрит на него. — Ты хочешь сказать, что не собирался идти дальше?
Он смотрит на нее, чуть приоткрыв рот, потом смеется:
— Ну, все мужчины думают об этом, когда сталкиваются с привлекательными женщинами. Однако их мысли далеко не всегда материализуются.
— А разве мысль о поцелуе не материализовалась?
— Ну и что из этого? Ведь есть разные виды поцелуев. Страстные и просто… дружеские. — Он улыбается. — Qualia поцелуя бесконечно разнообразны.
— Ну, тебе виднее. Ты проводишь широкомасштабные исследования.
Ральф перестает улыбаться.
— Ты о чем?
— Да так, просто.
— Нет, рассказывай.
Хелен смотрит в сторону, потом снова на Ральфа.
— Я случайно увидела тебя с Марианной на том обеде… на кухне… Я просто вышла в сад и не собиралась за вами подсматривать…
— Я не сплю с Марианной, — говорит Ральф.
— Это не мое дело. Зря я об этом сказала. Пойдем вниз?
— Мы просто дурачились. То была игра, в которую мы раньше играли. «На слабо?» И она уже окончена.
— Это не мое дело. — Хелен идет к двери. — Я спускаюсь.
— Постой. — Он выключает настольную лампу и торшер. — Надеюсь, это не значит, что мы не можем быть друзьями?
— Напротив. Это просто гарантия того, что я буду дружить с вами обоими.
— Вот и отлично. — Он догоняет ее у двери. — Но ты же не… ты не станешь рассказывать об этом Кэрри? Извини, — добавляет он, поймав на себе слегка презрительный взгляд Хелен.
Хелен выходит из комнаты. Ральф выключает верхний свет и закрывает за собой дверь. Они спускаются к людскому гомону.
14
Понедельник, 17 марта. Еще один выходной прошел в рабстве у Мессенджеров.
Мы заранее договорились, что я останусь у них ночевать, чтобы можно было пить, сколько влезет, и не думать о том, как я поеду домой. Я немного смущалась, когда стояла за спиной у Ральфа и Кэрри и провожала гостей, словно член их семьи. «Удочерили», — как сказал Джаспер Ричмонд. Меня его замечание неприятно удивило, но он просто злобный сплетник, слова которого не следует принимать всерьез. Если Кэрри так добра ко мне только потому, что хочет избежать нашего с Ральфом флирта, то ее стратегия мне кажется слишком неосторожной. Ведь умудрился же он поцеловать меня и мечтал продолжить в субботу, только я ему не позволила.