Дунайские ночи
Шрифт:
Старик бросил рваную кожушину на охапку кукурузных стеблей.
— Поспи! С дороги ты притомился.
— Верно, есть грех, притомился.
Укладывая Ивана спать, старик укрыл его тяжелым, с дурным запахом одеялом и ласково потрепал голову.
— Спи! Разбужу в свой час.
Вечером он с трудом растолкал крепко спавшего гостя.
— Эй, куманек, вставай. Пора!
Расчесывая растопыренной пятерней волосы, Иван вышел из шалаша. Над Соняшной горой раскинулось светло-синее, усеянное звездами небо. С Полонин дул свежий, с осенней прохладой ветер. В скалистых берегах гудела Каменица. За рекой в темных садах слышалась
Иван улыбнулся.
— Обо мне тоскуют, голосистые. Хорошо поют!
— Значит, не только свои песни слышишь?
— Живой же я человек. Эх, девчата, девоньки!.. Где-то среди вас и моя любовь гуляет.
— Твоя? — старик с интересом вглядывался в Ивана при свете горных звезд.
— Пятнадцать лет назад моя любовь была молодой, песенной… Такой и осталась. Ее голос слышу в каждой песне.
Пошли вниз, к реке.
Через пролом в каменной монастырской ограде проникли на территорию монастыря и вышли к сторожке, увитой виноградными лозами.
Иван наскоро ознакомился с тайным укрытием и отправился на вокзал за вещами. На ту сторону Каменицы его переправил на плоскодонке старик. Часа через полтора он же вез его обратно.
В избушке на раскаленной плите кипела вода, посреди горенки, на ворохе свежей соломы, стояла пустая бочка с огромной мочалкой на дне.
— Вот, кум, баню для тебя приготовил. Опаршивел ты небось в дороге. Раздевайся и ныряй. А я тебе спину потру. — Не дожидаясь согласия Ивана, он вылил в бочку полный бак дымящегося кипятку, разбавил его холодной водой.
Хозяин явки намеревался подвергнуть своего гостя генеральному осмотру.
Ему, «Говерло», сотруднику «Отдела тайных операций», было известно, что «Белый» имеет опознавательный знак, вытатуированный под мышкой.
Дорофей Глебов не знал о том, что особым родом клеймен. Специалисты «Бизона» усыпили Дорофея, разумеется без его согласия, и накололи ему шифр. «Говерло» был проинструктирован, кто и с какой легендой явится к нему и как его проверить.
Помогая Ивану мыться, «Говерло» как бы нечаянно поднимет его руку, заглянет под мышку, чтобы убедиться, тот ли это человек, за которого себя выдает.
Дунай Иванович не подозревал о подготовленной ловушке. Однако не попался.
Не захотелось ему купаться в бочке и показывать свое совсем не запаршивевшее тело.
Засмеялся, сказал:
— Лекарь, исцелися прежде сам! Стоять около тебя невозможно — такой ты грязный и вонючий!
— Зря, значит, старался? — обиделся старик. — Банься.
— Не буду. Некогда.
Плотно занавесив окна, Иван раскрыл чемоданы, вытащил мешок со снаряжением и, ничего не объясняя, не спеша стал натягивать на себя «сорок одежек лягушки».
— Куда ты собираешься?
— На свидание с девчатами, — пошутил Иван.
— Нет, правда, куда?
— Не догадываешься?
— Неужели прямо сейчас и пойдешь?
— Буду держать курс туда, а куда попаду, не знаю. Если к рассвету не вернусь, сообщи Уварову…
— Вернешься!..
Притихший старик с почтительным любопытством смотрел, как Иван натягивал шерстяной комбинезон и свитер, как ловко залез в резиновую оболочку, как навьючил на себя баллоны, рюкзак с минами, вооружился финкой, пистолетом,
По земле ныряльщик передвигался тяжело ковыляя. Но как только попал в реку, сразу стал по-щучьи легким, стремительным.
«Говерло» провожал его до самой воды.
Иван кивнул и бесшумно пошел на глубину. Пройдя несколько шагов, вдруг вернулся и зашептал:
— К рассвету буду дома. Приготовь чайку, печку накали докрасна.
— Все будет. С богом!
Иван растворился в темноте.
«Говерло» долго стоял на берегу, в тени кустарника и мысленно следовал за ныряльщиком. Подхваченный горными водами Каменицы, он проносится мимо монастырского сада, мимо бетонной башни городской водокачки, огибает яворский стадион, плывет вдоль набережной, пересекает по равнине железнодорожный узел, цыганскую слободку и на виду у пограничной заставы вырывается вместе с Каменицей на простор Тиссы, чуть выше магистрали Львов — Явор — Будапешт. Отсюда до цели недалеко. На тугой стремительной струе Тиссы он подкрадывается к железнодорожному мосту… У «Говерло» дух захватило, когда представил себе, как Иван ныряет на дно Тиссы, как устанавливает мины, такие красивые с виду…
Монастырская колокольня встретила и проводила полночь двенадцатью протяжными ударами.
Во всех кельях потемнели окна. Только в зарешеченном оконце алтаря пламенел свет дежурной лампадки. Игуменья боялась воров и круглые сутки держала в монастырской церкви неугасимый огонь.
Всю ночь «Говерло» не спал: готовился встретить отважного своего напарника.
Перед рассветом спустился к реке.
Иван неслышно вырезался из Каменицы. Черный, весь в струйках воды, скользкий, пропахший илом, он вылез на берег и упал на камни. Отдышавшись, потребовал сигарету.
— Нельзя тут, — зашептал старик. — Потерпи! Дома покуришь.
— Дай хоть пожевать. — Он бросил в рот три сигареты, немного пожевал их и выплюнул. — Вот, полегчало! Не могу я без курева после такой работы. И без жаркой печки тоже невмоготу. Приготовил?
— Все в порядке. Пойдем!
Обратно Иван шел вольнее. За спиной не было рюкзака с минами.
В хижине действительно полный порядок: жарко, как в бане, кипел самовар, на столе тарелки с закусками.
Иван сбросил с себя снаряжение, мохнатым полотенцем вытер мокрое, красное, как у новорожденного, озябшее тело.
— Дай сюда, продеру как следует. — «Говерло» досуха вытер ему спину и грудь. Но когда он неожиданно вздернул левую руку Ивана, тронул его темную впадину под мышкой, тот отскочил и расхохотался.
— Что с тобой? — улыбнулся лекарь.
— Щекотно.
«Ладно, успею еще проверить, — подумал старик. — Собственно, проверять нечего, и так все доказано. Но на всякий случай проконтролировать надо».
Иван подошел к столу, шумно потянул носом.
— Красота! Вот это угощение! Браво, брависсимо! — Он шлепнул ладонью по своей голой груди, сам себя пригласил к столу: — Прего, андиамо а тавола! [4]
4
Прошу вас к столу.