Дурак космического масштаба
Шрифт:
Заглянула Дара.
— Опять разлёгся, — усмехнулась она. — А ну, вставай, лежачих тут не кормят!
С Дарой было легко. Она не жалела меня и не делала мученическое лицо, когда меняли глюэновые повязки, за счет которых тело заращивало слишком глубокие шрамы. И я не стеснялся при ней своего состояния.
Потянулся привстать. Комната начала плясать адорский национальный танец. Не скоро я, однако, увижу, как это делают люди…
Эйнитка
Колин принял поднос, поставил на стол, но я успел рассмотреть, что там снова гадкая зеленая каша. С Дарой, однако, сильно не повозмущаешься. Вполне возможно, что это было даже именно то, чего мне не хватало сейчас, но хотелось-то мяса. А пихать в себя пришлось кашу. За это мне дали молока напополам с йиланом и похлопали по макушке.
— А дальше? — спросил я, когда дверь за эйниткой закрылась. Я не знал, надолго ли прилетел Колин, и мне очень хотелось дослушать, чем же всё кончилось.
— А дальше мне удалось на время привести в чувство Энрека, и он остановил эту гигантскую мясорубку. Иннеркрайт занимался в свое время монтажом противовоздушного оборудования на Тэрре, знал, где располагаются системы управления куполом. Пока мы с твоим упрямым зампотехом соображали, как разрезать часы, чтобы не задело тебя, Энрек забавлялся, отрывая от их корпуса стальные листы. А до этого он вынес бронированную дверь в центр управления. Он был сильно раздражен. Я думаю, что-то учуял в этих подвалах или вспомнил. И теперь пытается разобраться в себе и своём бывшем окружении.
— Отец, я НИЧЕГО не хочу!
Энрихе смотрел на Локьё невидящими глазами. Он был затянут в новёхонький белый мундир, прическа была теперь безукоризненной, как и маникюр. Но глаза…
Этими глазами на эрцога будет смотреть Извечный Ангел на темном престоле. Сто восемнадцать ангелов закрывают своими крылами Вселенную, а одиннадцать — режут её на куски чёрными от крови ножами. И лишь Один — Вечен. Он и рассудит.
Эрцог молчал. Впервые он не знал, что говорить.
— Я потерял что-то, на что и не надеялся никогда, но оно у меня было, — продолжал сын глядя туда, откуда приходят Беспамятные. — Очень недолго. Но до него — не было ничего. Даже детства не было — я много учился и работал, никогда не был глупым самонадеянным юнцом. Влюблён был всего один раз… не знаю, взаимно ли, потому что потерял её так быстро, что не успел понять. А теперь я потерял себя. Я не могу и не хочу ничего! Если ты меня отпустишь — уйду в горы с хайборами. Если не отпустишь — сам не знаю. Но не жди, что я буду что-то делать, сообразуясь с долгом или прочей людской дрянью!
Дверь за Энреком чавкнула, словно пережевывая его последние слова. Локье застыл, плотно захватив
Это надо было придумать — никогда не иметь привязанностей, и встать перед необходимостью вырвать из сердца первый скудный росток!
Локьё прошёлся по капитанской, бездумно провёл ладонью по пульту и вычленил из побежавших в беспорядке цифр две знакомые. И, повинуясь неожиданной боли в сердце, донабрал код.
Пульт полыхнул синим, но миновал распознающий импульс противника беспрепятственно, и на экране возникло смуглое лицо лендслера. Весьма нерадостное лицо, но эрцог думал о своём.
Он смотрел в глаза командующему и молчал. Тот нахмурился едва заметно, но Локьё было достаточно. Он видел, что Колин понимает его без слов. И он ждал.
— Я не могу тебе советовать, — разжал, наконец, губы лендслер. — Единственное, что скажу, если бы мне отец дал время перебеситься, может, всё сложилось бы и по-другому… Мой отец не умел прощать ни юношеской глупости, ни такого же сорта высокомерие. Его просто так воспитали, как я сейчас понимаю.
Локьё коротко кивнул и повернулся в профиль. Совсем отворачиваться было бы невежливо.
Они ещё помолчали.
Эрцог вздохнул, и тупая игла вдруг ушла у него из груди. Как вообще-то легко наплевать на этикет, если тебе действительно этого хочется. Разговора с Рико не слышал никто. И только его дело — простить или не прощать. Или просто дать мальчишке время подумать. В конце концов, ещё никто из ледяных аристократов не впускал в себя дух зверя. Значит — только ему теперь и решать, какое поведение наследника в данном случае приемлемо.
Локьё снова повернулся к экрану.
— Благодарю тебя, что нашёл слова… — сказал он тихо. — Времена изменились… У сегодняшних — иные решения.
Лендслер кивнул.
Локьё приподнял углы губ в вежливой улыбке:
— Ну, а как там поживает наш… — начал эрцог. И осекся. И без того чёрные глаза лендслера показались ему окнами в непроглядный мрак.
— Что? — спросил он. — Всё так плохо? Ну так вези его ко мне!
Ленслер покачал головой:
— Он в главном госпитале. Мне нужен серьёзный предлог, чтобы забрать его оттуда.
Эрцог задумался и вдруг усмехнулся хищно, почти оскалился.
— А ты выдай его, как военного преступника. Ноту я тебе напишу. Компромата у нас на него хватит на четыре рип-камеры. А я тебе уступлю за это что-нибудь мелкое. Хочешь, отдам под трибунал Пештока?
Лендслер отрицательно качнул головой.
— Освобожу дорогу на скопление Пьюмела?
— Не слишком жирно?
— Ну так мерзавец этот через месяц-другой сбежит.