Дураки, дороги и другие особенности национального вождения
Шрифт:
А вот Дюжева относится ко мне не то что без малейшего налета презрения или высокомерия, как некоторые знаменитые, – даже ни капельки не свысока, хоть она тут познаменитее многих. Не случайно же вся молодежь у нее постоянно собирается, как сегодня; пора бы им, кстати, уже и бай-бай, первый час ночи.
Когда все наконец расходятся, спать уже не имеет смысла, потому что через сорок минут отчаливать в Симферополь за артистом, пропади он пропадом.
Дюжева что-то читает, лежа на высоко поднятой подушке, водит глазами по строчкам с живым интересом, и спать ей, судя по всему, не хочется.
– Маш, поеду, пора. Ничего, что я тебя закрою, а как вернусь, открою и тихонечко лягу? Ключ-то у нас один на двоих. Ты любовника не ждешь?
– Нет, не жду, – серьезно почему-то качает она головой, отрывая глаза от книги.
Я подхожу к ней, наклоняюсь, чтобы поцеловать в щеку:
– Ну тогда спокойной тебе ночи.
Вы замечали, может быть, что все киношники, даже те, которые друг друга ненавидят, бурно целуются при встрече и расставании?
За три месяца богемной жизни эта зараза прилипает и ко мне – я целую ее в щеку.
Но вдруг под моими губами оказываются ее губы...
Мне было тогда тридцать два года. Ей – двадцать пять. Я был женат. Она – разведена. Когда наш ялтинский роман еще не начался, я удивился совпадению – она родилась в день рождения моей мамы. Когда мы уже сходили друг от друга с ума, выяснилось, что наши отцы родились в один день. Дальше – больше: свадьбы наших родителей, оказывается, состоялись с разницей в один день!
Наш первый сын Мишка родился через два года. Точно в день рождения Маши и моей мамы. Сейчас Мишка выше меня, скоро сделает меня дедом.
Наш второй сын, Гришка, родился через шесть лет. Точно в мой день рождения...
Уже много-много лет всякий раз, когда я просыпаюсь раньше моей жены, а в комнате нашей светло, я подолгу смотрю на ее лицо с одной и той же мыслью: «Господи, как же она хороша!»
«Ну а при чем здесь автомобиль? – спросит читатель. – Эта глава не „почти“, а совершенно никакого отношения к нему не имеет».
А вот и имеет. Много лет спустя я спросил жену, что было самым первым импульсом к тому, чтобы ей, популярной актрисе, заметить инженера в рваных польских джинсах, с окладом в сто тридцать пять рублей? С чего все началось?
Она ответила:
– Помнишь, ты учил меня ездить?
– Когда дал по шее за сцепление?
– Нет, это на меня как раз не произвело впечатления. Я чуть не врезала тебе в ответ по физиономии и просто перестала бросать педаль. А вот раньше, когда ты сидел за рулем!.. Ты так красиво ведешь машину, так уверенно, у тебя такие большие руки... И я подумала тогда: наверное, этот человек так же уверенно может вести по жизни и женщину.
Когда каскадеры плачут
И все-таки я дождался своего звездного часа – «душа моя» режиссер Виталий Игнатьич берет однажды меня за пуговицу и говорит:
– Душа моя, в нашей картине будет погоня, и нужен
– Сделаем, – обещаю я, – а какой нужен прыжок? Длина, высота?
– Красивый, – беспомощно говорит режиссер и добавляет: – И делать его, вероятно, придется тебе, душа моя.
Дело в том, что наш штатный каскадер Витька Иванов сломал руку, прыгая с третьего этажа гостиницы «Ялта», удирая от кагэбэшников из номера одной очаровательной польки, и отбыл в гипсе в Москву. А у меня, как я уже говорил, был тогда первый разряд по автоспорту, осталось застраховать жизнь и пожалуйста – я могу быть допущенным к автотрюкам.
В общем, задача ясна, остается только найти место, где машина могла бы оторваться от земли, либо такое место построить – трамплин.
День за днем я объезжаю дороги, переулки Ялты на собственном «Москвиче» – ничего нет. На Севастопольском шоссе нахожу горбик, после которого на ста двадцати километрах в час машина по воздуху летит, но приземляется с таким ударом, что на первом же прыжке я разбиваю об асфальт картер двигателя.
На мое счастье, в ту пору в Ялте оказывается группа испытателей с АЗЛК, которые «катают» тормоза и сцепление вверх по невообразимому серпантину до вершины Ай-Петри и обратно. Естественно, я всех их знаю, запасной картер у них находится, и уже на другой день машина моя исправна, но рисковать мне больше не хочется.
В общем, поиски мои заходят в тупик, становится ясно, что придется строить трамплин самим, но здесь я совершенно беспомощен: баллистику, свободный полет автомобиля мне в институте не преподавали.
Выручает, как всегда, случай. Однажды на моей машине мы возвращаемся со съемок: режиссер, оператор и я. Въезжая в Ялту, я по привычке нарушаю правила: обгоняю там, где нельзя. Постовой вырастает, словно из-под земли, свистит мне во всю мощь своих щек. Не увидев при нем ничего, кроме свистка и жезла, я не останавливаюсь, но тут же вижу в зеркальце, как выкатывает сержант замаскированный в кустах мотоцикл с коляской. Сердце екает: машине от мотоцикла не уйти.
Погоня начинается, и она явно не в мою пользу: расстояние между нами быстро сокращается. Вдруг мелькает указатель «Ботанический сад», и режиссер кричит:
– Налево, на старую дорогу!
Не раздумывая, рву налево – и понимаю, что это спасение: старая дорога оказывается почти пустой, а главное – чересчур извилистой для мотоцикла с коляской. Левые повороты он худо-бедно берет, когда коляска от земли отрывается, а вот на правых ему приходится сильно сбрасывать скорость, иначе завертится юлой.
Я же – вторую передачу, гашетку в пол, кручу движок до звона, резина воет в голос, пассажиры причитают, и вдруг после одного из крутых поворотов наша машина оказывается в воздухе!