Дураки

Будинас Евгений Доминикович

— Что делать? Провал... Я же собирался выступить...

— Выступишь...

— Когда? Перед кем? Кто даст мне микрофон? Я знаю про запасной вариант — провести митинг на голом холме за Дворцом культуры, но там все оцеплено...

Поздний невозмутим. Я бы сказал, даже самоуверен.

— Выступишь. Пока походи, соберись с мыслями. Придет время — узнаешь, увидишь, поймешь...

Над площадью уже гремел официальный митинг. На трибуну поднимались ораторы, звонкими учительскими голосами докладывали собравшимся об

успехах... Нельзя сказать, чтобы их слушали, во всяком случае, аплодисментами не поддерживали... Но что это?

— Сука ты, гад полосатый! — гремит в динамиках над толпой. — Когда же ты подохнешь?

Народ на площади замер. Что это, кто это, о ком?

— Ты возглавляешь горком партии и отвечаешь за весь этот бардак...

На трибуне у микрофона... Григорий Владимирович Галков, собственной персоной. И о себе. Никто и не заметил, как он туда взошел.

— Что случилось? — подходит ко мне писатель Константин Тарасевич.

Оказывается, первый секретарь горкома партии демонстрирует народу, до чего дошли «экстремисты»:

— Товарищи, — говорит Галков, — это не я говорю, это они мне такие письма шлют. Вот письмо, видите, оно со штемпелем. Вы только послушайте, что они пишут: «Подонок ты, когда ты освободишь нашу землю от своего... этого самого... присутствия». Вы посмотрите, товарищи, до чего дошло! Разве это демократия? Они не мне, они всем нам не дают прохода... Я оптимист, я верю в свою победу и в победу здравого смысла, я встречаюсь в трудовых коллективах, я везде выступаю, но что можно сделать, если их триста тысяч, разве я могу их переубедить?..

— Про здравый смысл — это он зря... — говорю я.

Но слово — живое, — смеется Тарасевич. — Эти люди на помостах, они же с десяти утра стоят с флагами, они уже в полуобморочном состоянии от всех этих восторгов, как Галков построил поликлинику, сделал озеленение... А тут такой фольклор... Я думал, мне снится...

X

Но что это?

В толпе началось брожение. Еще задвигалось, закрутилось, возник поток, завихрясь, он куда-то продвигался, потом откатывался, наплывал снова.

Женщина на трибуне, сменившая Галкова, что-то говорила, но народ с флагами вдруг развернулся к ней спиной. Вытягивая шеи, вставая на цыпочки, люди пытались что-то у дороги рассмотреть.

Побежали со всех сторон, пробиваясь сквозь толпу, милиционеры...

— Вот видите, товарищи, началось! — Это ораторша кричит в микрофон. Но чтоначалось? Народ с помостов давно уже внизу. — Соблюдайте спокойствие, не поддавайтесь панике... Продолжаем...

Но уже некому продолжать.

Только что был митинг, стояли чинно и вдруг куда-то двинулись, увлекаемые потоком... Куда? Никто ничего не понимал, никто ничего не мог объяснить.

И вот в неразберихе, сначала неясно, потом все отчетливее зародился звук, постепенно

нарастая, он густел, наворачивая на себя толпу, как-то по-новому ее организовывая, куда-то устремляя.

— Вандея!.. Ван-де-я!.. Ван-де-я!..

Невероятными усилиями продираясь вперед, мы с Тарасевичем взобрались на парапет. За нами — человек двадцать милиции.

— Пустите! — отодвинул меня плечом подполковник. И решительно сиганул вниз.

За ним — остальные. Хотя высоко, метра два.

— Ван-де-я!.. Ван-де-я!.. Внизу какая-то свалка, уже почти драка, люди прыгают с парапета, как в пучину, — там бурлит людское варево: сотни, тысячи людей, крики, плач, вой...

Привстав на цыпочки и изо всех сил вытянувшись, я разглядел наконец яркий оранжевый предмет в эпицентре... Машина! «Жигули», «москвич», может быть «запорожец» оранжевого цвета... Как детский воздушный шарик рывками плывет в толпе — туда, сюда, боком, юзом, взмывает на протянутых руках, опускается... Ничего не понять, только воздух сотрясается ревом тысячи разъяренных глоток:

— Ван-де-я!.. Ван-де-я!..

Продвигается рывками вперед машина, крутится, отлетает назад, челноком наматывая на себя толпу...

Возле машины мне удается выхватить знакомое лицо. Ванечка! Рядом еще знакомые лица...

— Костя! — кричу Тарасевичу. — Давай туда! Писатель, — ору, — должен быть с народом...

Какие-то здоровые битюги давят на капот спереди, толкают машину назад, сзади и сбоку народ послабее, но их много — жмут вперед... Но что происходит? Что за машина? Инвалидская? Да. С инвалидом? Нет... Из-за машины свалка, тысяча, пять тысяч людей, огромная толпа, и в нее кто-то кинул машину...

Постепенно все организовывается. У Ванечки в руках мегафон, он командует: «Взялись цепью!» Хватаемся за руки, прижимаем локти, рядом Олег Белогривов, рядом художники Маточкин и Купавин, архитекторы из Госпроекта, рабочие парни из объединения «Восход», Алесь Гальперин, Витусь Говорка, Верка, мать троих детей, и тут же писатели, ученые, мелькнуло лицо профессора Ходыкина, врачи... Ванечка упирается, счастливо что-то орет... Уже понятно, что машину надо двигать вперед, оттесняя ею, как тараном, милицию, начальников, людей в штатском... А спереди бугаи какие-то. Откуда они взялись? В одного вцепилось человек шесть — с трудом оттаскивают. Я продираюсь:

— Уходи, парень, ты же длинный, тебя все видят, тебя же убьют! Он посмотрел на меня, понял, рванул куда-то в сторону, за ним остальные...

— Народный фронт! Взялись цепью! Еще цепью! Еще... Заходи вперед!..

— Ван-де-я!.. Ван-де-я!..

Машина таранит митинг, сокрушает стены Вандеи, продавливает толпу, сминает оцепление, увлекает всех за собой — куда-то вверх, на холм за Дворцом культуры, где на какой-то ротонде из металлических труб уже взвился огромный бело-красный флаг...