Душа и дьявол
Шрифт:
И ни одна из виллис, этих умерших до свадьбы невест, не знала женской радости. Возможно, кого-то соблазнили и бросили, возможно, кого-то скосила болезнь накануне того момента, когда близость должна принести счастье. Возможно… Если бы виллиса изведала то, ради чего мужчина и женщина ложатся в одну постель, во всей полноте, она не могла бы так беззаботно танцевать — ведь радость танца меркла бы в сравнении с той, другой радостью.
Все это белое облако знало лишь одно блаженство — блаженство певучего, отточенного, невесомого движения. Оно не могло в порыве пылкого воспоминания простить
Когда— нибудь я вольюсь в это облако на равных, без сожаления о своей тренированной и избалованной плоти.
Потому что мне нечего вспомнить.
Расставшись с Зелиалом, я понеслась искать следы своего маньяка. Но он, видимо, обул другие кроссовки — не светились в переулке контуры подошвы и каблука, не звала меня шаг за шагом Сонькина кровь. Мне оставалось одно — пока и впрямь не наступило утро, перекидываться птицей и мчаться напрямик сперва к Соньке — как она там? — а потом к себе, потому что в сумке, что осталась у Соньки, пропотевший купальник и пыльные от валянья на грязных матах тресы. О носочках я уж молчу. Ничто в мире не заставит меня надеть вчерашние носочки. Так что следовало взять дома все чистое и вообще принять душ.
Сонька угомонилась и заснула. Я оставила ей записку — со мной все в порядке, сходи в милицию и оставь заявление. Нельзя сказать, что я так уж надеялась на это заявление, но Сонька явно разбудила своими воплями весь дом. Возможно, кто-то с первого этажа видел в окно уходящего маньяка и мог бы его обрисовать или даже опознать.
Потом я занялась собой, потом подоспело время обеденной тренировки — у меня одна группа мучается по обеденным перерывам, что не так уж и глупо, после завтрака проходит не меньше четырех часов, пища успевает провалиться из желудка в кишечник, и по крайней мере эта группа гарантирована от желудочных колик в разгар занятий. Мои бегемотицы не верят на слово, когда я предупреждаю их о таком последствии их обжорства, а потом держатся за бок и стонут, как будто помирать собрались.
После обеда я побежала к одному приятелю, который обещал переписать для меня кассету и заодно покопаться в моем запасном магнитофоне, что-то он стал тянуть. Качество музыки меня мало волновало, это была просто ритмичная и функциональная музыка, без претензий и полета, но то, что изменился ритм в прыжковой серии, раздражало.
И, наконец, я решила продублировать Сонькин визит в милицию. Какое-то чутье подсказывало мне, что от моего появления будет больше толку.
Мне уже было интересно — передадут дело четвертому следователю, или им все еще занимается третий? Оказалось — именно третий, видимо, получил негласное указание списать его в архив за неимением улик и доказательств.
Я увидела в кабинете знакомое лицо. Он тоже меня узнал.
— Здравствуйте, садитесь, — сказал он. — Сейчас страницу допечатаю и займусь вами.
Возразить было нечего. Я села смотреть, как он воюет с машинкой. Страницу он печатал минут пятнадцать, не меньше.
— Я по поводу Розовской, — напомнила я. — Было еще одно нападение. Преступник прошлой
— С дверным звонком? — уточнил мой собеседник.
— Да, он его потом на улице выбросил.
— А Розовская?
— Розовская орала от ужаса. Надо опросить соседей. Может быть, кто-то видел его в окно.
Следователь задумался.
— А почему сама Розовская не обратилась? — спросил он.
— Она собиралась… — растерялась я. — Я ей велела, чтобы она с утра зашла. Наверное, что-то помешало…
— А не кажется вам… — он подвинулся через стол и машинку ко мне поближе, — что ваша подруга Розовская… м-м-м… ну, фантазирует, что ли? У меня создалось впечатление, что она женщина нервная, возбудимая… Какие-то камушки, человек в дверь ломился… Она ведь и тогда не могла его толком описать. То он у нее среднего роста, то выше среднего. То у него темные волосы, то — она не помнит.
— Когда человека душат, ему как-то не до роста или волос, — зло ответила я.
— Все равно — слишком она часто сбивалась в своих показаниях. А теперь еще попытка взломать дверь. Ну, скажите честно, это ведь нелепость какая-то! Из всех дверей могли повыскакивать соседи. Кто-нибудь наверняка бы вызвал патрульную машину! Разве не так?
— Вызывали милицию, — сообщила я, — но дежурный ответил, что свободных машин сию минуту нет, все в разгоне. Как будет — так пришлет. До сих пор не прислал.
— Это вам тоже Розовская сказала? — поинтересовался он.
— Почему же? Я сама и звонила.
— Вы?
— Да, я там ночевала.
Возникла пауза.
— Вы его видели? — жестко спросил следователь.
— Конечно. В окно. Но я видела его с третьего этажа и тоже не смогла бы сказать, какого он роста. К тому же во дворе темно, а в комнате светло. Могу сказать только, что на нем была темно-синяя куртка, возможно джинсовая, и рубашка в клеточку, светлая. А штанов, простите, не разглядела. Что же карается роста, насчет которого путалась Розовская, то мы с ней проводили следственный эксперимент.
— Это как? — заинтересовался следователь.
— Очень просто. Я сама пыталась ее придушить.
Он отшатнулся.
— Не до смерти, — успокоила я его. — Мы положили на пол стопку книг, я душила ее с высоты стопки, мы меняли количество книг, пока она не сказала — стоп, он держал меня именно таким образом. Ошибка в пределах пяти сантиметров.
Мы опять помолчали.
— Давайте бумагу, — сказала я. — Дам показания. Все-таки я свидетель и должна это сделать. А Розовскую обязательно к вам пришлю.
— Присылайте, — ответил он.
И мрачно смотрел, как я описываю события этой бурной ночи — разумеется, не все.
Очень мне не понравился его взгляд. Но делать нечего — именно этому человеку доверили ловить маньяка и преступника в темно-синей куртке. Я не могла воззвать к милицейскому начальству, чтобы его заменили кем-то другим. Другой будет делать то же самое. Этот хоть примитивную вежливость соблюдает.
Он уточнил малозначительные детали, и мы расстались.
День был испорчен напрочь.