Душа и навыки
Шрифт:
Да и потом понятно же, что это все был мираж. Я же знаю, что ты — мой свет. Жива ты. Невредима. Пусть ДЕРЕВЯННАЯ церковь ты, но моя ведь. Раз жив я остался после стольких хуёвин, то и ты не можешь жива не быть! Пусть психиатры эти делают со мной, что хотят! Да, пусть ты и была так реальна, когда я тебя нефЕтью облил и поджег. Ты и кричала слова, которые мы только
Казалось бы, теперь и домой-то уж можно, ибо Кострома с самого начала целью-то и была. Не моей, конечно, но что рекруту плакать-то. Не себе он начальник. Желтые листья — это все чепуха! До целых их округлять — нехитрое дело. И все так, в принципе, плохо, что нет покоя и сна. Поэтому я тебя сразу, миленькая моя Кто-то, расстрою: в ближайшее время я не приеду. Срок мне ещё выходит лишь через шестнадцать веков, через тысячу шестьсот вёсн. Не учи меня языку! Ты — не ветер! Я и сам знаю, что правильно «вёсен», да мне по хуям.
На плацу нам поутру, после победы над добрым городом божьим, сказали, что так теперь каждый март протекать у нас будет. Я не понимаю, что это значит буквально, но Погорельский говорит, что теперь так до окончания службы: как февраль конец опускает, так и снова штурмовать Кострому…
Может быть это и хорошо, потому что ты, любимая, так проживешь дольше, хотя бы и даже в виде фантома; в ненастоящем. Выходит, даже если реальная ты и погибнешь от каких-нибудь столь опасных для твоего милого древа грибков, то на штурме-то все равно ещё встретимся целых тысячу шестьсот раз. Едва ли ведь эти костромские психиатОры придумают что-нибудь новое, как ты думаешь? Я думаю, что едва ли.
Знаешь, через год, когда я опять тебя оболью горючею смесью (нефеть ли это будет, бензин или ацидофилин — неважно), ты на меня не сердись, потому что мы же знаем, что это просто такая игра. А для меня ещё и работа. Все равно весенняя ты — это не совсем ты. А огонь, который тебя столько раз ещё изничтожит, это ведь не то, чтоб моих рук дело, а
До следующей гибели, маленькая! Миленькая моя кто-то! Любимая моя!.. Самая святая моя драгоценность…
С уважением, твой Колокольный Царь»
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ, в которой я прощаюсь с читателями
До свидания, дорогие читатели! Огромное вам спасибо! Ничего не бывает лучше, чем чашечка кофе и сигареты! Грибоедов не даст мне соврать. Я так и не стану ветром. Спасибо тебе, Грибоедов! Спасибо тебе, читатель! Спасибо тебе, журналист! Спасибо тебе, писатель! Спасибо тебе, Некрасов! Спасибо тебе, Лоскутик-и-Облако! Спасибо тебе, Семицветик! Храни тебя Господь, кем бы он ни был, потому что я ничего не умею, но очень хочу. А он, наверно, умеет все, да хотеть не дано. Дано лишь жонглировать огненными шарами, стоя одной ногой на канате, а другой рисуя в воздухе маленькие пластмассовые круги. Но это, наверно, немало. Как ты думаешь?
И венерические инфекции ему не грозят. Пусть он тебя и хранит. Я же ведь ничего не умею. И не берусь потому. Прости.
Очень хочу домой. Очень-очень хочу домой. Дайте же мне скорее мою полосу. Я очень желаю сесть. У меня совершенно немые крылья. Пожалейте меня, пожалуйста. Я не могу больше летать. Тем более что у меня так мало осталось горючего, а мне ещё хотя бы один раз обязательно придется Кострому огнем поливать.
Простите меня, пожалуйста! Я, конечно, невиновен ни в чем, и знать ничего хочу. Хочу только молить тебя, Господи, об одном. Говорить тебе, Господи, самые тайные наши с тобою слова: «Господи, Единственная Моя Девочка, упокой мою глупую душу! Верни мне, пожалуйста, мою девственность! Я… не хочу больше…»
ПИЗДЕЦ
25 января — 15 февраля 1998-го года. Москва.