Душа как скрипка. Биография, стихи, воспоминания

Снежина Татьяна Валерьевна

Среди камчатских сугробов. Февраль 1974

Последний снег сошел только к маю. А май прекрасный месяц еще и потому, что это конец занятий в школе, а значит, начало каникул, и не только у первоклассников. И опять в путь… денег у родителей на отпуск всем не хватило, поэтому отправили отдыхать тех, кому это важнее после полугодовой зимы — детей. Опять Украина, бабушка с жалостливыми глазами, дедушка с вечно оптимистичной улыбкой…

ПРОШЛО ДВА ГОДА

Прошло два года. Опять долгожданная весна. Ноги скользили по мокрой земле. Я жмурил глаза, но они все равно слезились. Слезились от многочисленных, приятно ослепляющих мириадов солнечных зайчиков, солнца, раздробленного в лужах и ручьях весенней земли. Слезы холодились студеным ветерком, долетавшим с просторов бухты и… от этого глаза слезились еще больше. Но это было приятно и радостно. Воскресенье! Мы вместе! Путешествие

в дикий лес! И мы с папой идем жечь костер, пить березовый сок, есть шашлык и, может быть, нам встретится медведь. Да, настоящий медведь. Нам папа часто рассказывает, как жители окраин видят их на подходах к городу. А сейчас они проснулись от спячки и голодны, вот и рыщут вокруг человеческого жилья. И будет это настоящее приключение. «Р-р-р» — изобразил я медведя сестренке. Она почему-то звонко засмеялась и стала подпрыгивать на руках у мамы. Общее отличное настроение передавалось и ей.

Весна. Воскресенье. На сопке

Мы шли вверх по склону сопки. То там, то здесь над ней поднимались клубы сизого, еле заметного дыма от костров. По щекам уже текли редкие слезинки, а ноздри жадно ловили этот дымок среди ароматов весны. В нем чувствовался уксусный привкус — народ жарил первые шашлыки, в первое по-настоящему теплое воскресенье. Весна! Воздух все сильнее пах дымком и еще звонкими ручьями и солнышком.

Сумка тяжелая. Иду, тащусь. Ее ручки больно врезаются в руки, несмотря на частую их смену. Но это моя ноша. Я — настоящий мужчина и путешественник! В ней большой термос с горячим чаем, бутерброды с колбасой и красной рыбой. Эту сумку тащу я, мама — Таню, а папа несет из зеленого брезента рюкзак. Я знаю, в нем настоящий топор, чтоб рубить деревья на дрова, маринованное мясо на шампурах и еще много других интересных вещей, которые есть только у моего папы, — армейский фонарик, охотничий нож, транзисторный приемник, его сам спаял мой папа, и фотоаппарат… Выйдя за границу последних домов и углубляясь в заросли дикой рябины, которой покрыт крутой склон сопки, мы вышли на заветную тропинку, еле различимую среди выбивающейся уже из холодной земли травы, и отец пересадил Таню себе на шею поверх рюкзака. Она явно этому рада. Еще бы, наконец-то папа выступает в роли лошадки. Она периодически кричит «и-и-го-го» и делает ногами движения, как будто его пришпоривая. Ему не обидно, он улыбается и левой рукой тащит на «буксире» маму, мама — меня, взяв вторую ручку моей тяжелой сумки.

В горку идти трудно и жарко. Солнце уже нагрело одежду, тело вспотело, дышать тяжело. Но вот она, спасительная вершина. Грудь разрывается частым дыханием, но на душе весело и хорошо. Мы останавливаемся на несколько минут на небольшой привал. Папа спускает на ближайший камень юную наездницу, и мы любуемся открывшейся панорамой — снежные вершины, отражающиеся вместе с небом в синеве глади бухты, солнце, опять слепящее глаза своими зайчиками на ней, военные корабли и рыболовецкие сейнеры… и город лежащий у нас под ногами. Отсюда был виден наш дом, наша улица, моя школа. Наблюдая, как мальчишки соседские лазят по заборам, мне почему-то делается смешно и одновременно гордо за то, что мы здесь с отцом, и мы занимаемся куда более интересным делом.

Передохнув, мы продолжили наше путешествие. Удалившись немного вглубь леса и найдя укромную, скрытую от еще прохладного ветерка с бухты, но очень живописную полянку, мы разбили наш лагерь. Потом такие краски весны с яркими пятнами солнышка на зеленой молодой траве я увижу только на картинах Моне.

Усадив Таню на извилистый ствол камчатской березы, мы с мамой собрали хворост, и наконец папа, показывая мне, как это надо делать, разжег костер. Я рядом, чтоб никому не мешать, учась, пытаюсь разжечь свой. Таня наблюдает за хлопотами мамы. Такой экзотики на Украине не было — мама с видом опытной натуралистки на светлых полянках просыпающегося от зимнего сна леса собрала немного дикой черемши, которая позволит нам почувствовать себя окончательно героями настоящих приключений, прямо как в «Детях капитана Гранта». Я по указанию паны сбегал к ближайшей лесной ложбинке и набрал в большую алюминиевую кружку последнего снега ушедшей зимы. Пока жарятся шашлыки из маринованной говядины, пьем чай. Такого чая я больше не пил никогда, он пах весной, лесом, растущими вокруг и пошедшими на дрова ветками кедрача и его шишками, а вкус, вкус был сладкий и без сахара, потому что, чтоб не обжечься, мы топили в нем снег. А снег на Камчатке не только чистый, конечно же, не такой, как в Москве, он еще и сладкий… Ну, так нам казалось в детстве. А еще мы пили березовый сок. И вообще, разве передашь словами все чувства, которые возникали в душах нас — детей замечательных родителей, тогда, когда весна, скоро каникулы, настоящий поход, костер, чай со снегом, и мы все вместе, и нам от этого хорошо.

ШЛИ ГОДЫ

Шли годы. Мы продолжали мечтать, сидя на подоконнике. Книги, которые я читал себе, а потом сестре, остались навсегда любимыми: Волшебник Изумрудного города, Гулливер. Прекрасное время. А потом на кухне с мамой, обсуждали прочитанное, благо были библиотеки

хорошие и в школе и, недалеко от дома, районная. Вообще, каждый вечер в семье заканчивался чтением книг. Если книга попадалась хорошая, то каждый ждал своей очереди… В доме постепенно стала создаваться своя маленькая библиотека. Толстой, Серафимович, Ожешко, Пушкин, Грин, Джек Лондон — с этого она начиналась, и это были не просто бумажные тома, это были целые миры, которые вначале проходили родители, а потом мы. Нередки были обсуждения прочитанного. Читали не только книги. Как-то с тех пор повелось и продолжается до сих пор, что мама, прочитывая по несколько газет за день, или делала вырезки, или ручкой помечала наиболее интересные статьи для меня и отца. Читали письма. Это было время писем, настоящих, на бумаге. Писала мама, писал папа, писали им… бабушки, дедушки, дяди и тети. Письма тогда шли неделю, иногда две. Потому что, как поется в песне: «А Камчатка, а Камчатка от Москвы далековата, и в том что вовремя не прибыл самолет, лишь погода, лишь погода виновата…» Иногда приходили посылки от бабушки с украинской колбасой, шоколадными конфетами, халвой.

Однажды папа купил проигрыватель пластинок. И он стал на долгие годы лучшим другом и собеседником для маленькой Тани. «Ослик Мафин», «Златовласка», «Бременские музыканты» ни на секунду не покидали наш дом до прихода с работы отца. Общую картину дополняла радиоточка, по которой постоянно транслировали постановки спектаклей. Конкуренцию ей не мог составить даже телевизор.

А скоро первой дорогой покупкой на новом месте стал подарок любимой жене — пианино. Тихие вечера наполнились божественными мелодиями Шопена и Бетховена. Сама Татьяна потом вспоминала о том, что ее музыкальное восприятие мира формировали «завывания пурги за окном, треск березовых поленьев в печи и нежные мамины руки, рождающие на свет незабываемые мелодии». Первые уроки музыки Татьяна получила от мамы еще в совсем детском возрасте, годика в три. Позже, в четыре года, Татьяна начинает проявлять задатки актерского мастерства, устраивая различного рода домашние представления для родных. Тогда же появляются первые собственные «стишки».

Вскоре наступил год, когда однажды в майский денек сестре исполнилось шесть лет, в год, когда осенью Таня пошла в музыкальную школу.

МУЗЫКАЛКА

Пацаны ждут. Сегодня очередной тур игры в «Банку», и моя «шпага» — настоящая рапира, подаренная отцом, опять пропылится в углу. А тут… сестру вести в музыкалку. Это, пожалуй, то, что я точно не любил в своих семейных обязанностях. Не потому, что вести, а потому, что у меня было потом только два варианта проведения своего времени — ждать конца ее занятий и валять при этом дурака, шатаясь вокруг музыкальной школы, или идти назад к нашему дому, а потом обратно за Таней. Но я нашел однажды поинтереснее занятие — подсматривать. Подсматривать в окна за играющими, это было очень интригующе: прокравшись за кусты, окаймляющие зеленые доски стен школы, опершись только кончиками пальцев ног об их выступ, и, подтянувшись на руках, заглядывать в наполненный светом класс. Это было здорово! У них светло и тепло, а ты в сумраке цвета сирени, и студеный ветерок неприятно холодит тебе оголившуюся спину — рубашка предательски вылезла из штанов при вскарабкивании по стене. Но холод это ничего, потому что тепло от зрелища и забавно. Улыбка почти никогда не покидала меня при этом. Я здесь, они там, и они меня не видят, а я их вижу. Интересно было наблюдать за девчонками, особенно если они красивы. В этой школе иногда занималась и девочка Ира, самая красивая девочка нашего 6 «а» класса. Она была вся такая… отличница одним словом… косы-бантики, вечно чистенький белый воротничок. Еще была красивая девочка — моя сестра, поэтому, когда не было Иры, я находил окно, где она занималась. И наблюдал…

То, что происходило за стеклом, если честно, первоначально иногда мало напоминало мои представления о «занятиях музыкой»… Так и я могу… Таня зачем-то плясала танец лезгинку, потом лезгинку, как маленький, плясал этот взрослый дядька — учитель, зажав, как кинжал, во рту большой карандаш, а Таня отбивала музыку на крышке пианино. А потом под его танец моя сестра пыталась придумать и сыграть свою мелодию. Конечно, так уроки проходили не всегда… Шопена так не сыграешь, и моя «несчастная» сестренка вместо того, чтобы лепить «куличи» из грязи вместе с дворовыми подружками, часами, «держа спинку» и контролируя локти, терзала мой слух первыми шагами в классической музыке, повторяя и повторяя гаммы.

И так — каждый вечер. Позже, оценивая по-своему жизнь сестры, размышлял, повезло ей или не повезло с тем, что наша мама играла на пианино. Потому что, с одной стороны, у нее был свой настоящий учитель дома, который мог заново повторить все сказанное на занятиях, объяснить и помочь, а с другой — это был строгий цензор, которого не обманешь и, сфальшивя при исполнении домашнего задания, не убежишь гулять.