Душа Пандоры
Шрифт:
– Ты ведешь себя неразумно. – Голос Медеи сек словно плеть. Она говорила громко, безжалостно. – Представь, что жрица Асклепия дает тебе, истекающей кровью, умирающей, целебный отвар, а ты его отвергаешь. Или будучи Искрой, отвергнешь ниспосланный богами дар.
– Потому что этот дар ощущается во мне как нечто темное, отвратительное, мерзкое!
– Пока ты отторгаешь свою силу, ты не сможешь полноценно ею обладать.
– Не думаю, что когда-нибудь смогу ее принять, – тихо сказала Деми.
Мазнула рукой по лицу,
– Тот слух, что пустила Кассандра? Та глупая фантазия об Элпис, духе надежды? Это она вскружила тебе голову?
Деми, не желая отвечать, отвела взгляд.
– Вот оно что… Ты хотела видеть себя если не святой, то олицетворением света. Что ж, дитя, тебе пора понять. Кому-то, чтобы спасти мир, страну или своих близких, нужно обагрить руки кровью, тебе же придется запятнать свою душу тьмой.
Даже звучало страшно. Противоестественно. Противоречаще всему, о чем прежде мечтала Деми. Стыдно признаться, на одной из страниц дневника она нашла неуклюжий набросок (как раз и выяснила тогда, что совершенно не умеет рисовать): она, Деметрия Ламбракис, когда-то Пандора, держала сияющую надежду над головой. Нужно стереть этот рисунок с зачарованных страниц, но рука отчего-то не поднималась.
Теперь пора распрощаться с иллюзиями. Ей не достанется свет. Только тьма.
Деми попыталась снова. Заглянула внутрь себя, зачерпнула в ладонь из бездонного, пахнущего тиной колодца. Не дожидаясь, когда атэморус приблизится к ней, шагнула вперед сама. Уставилась на бесформенное, переменчивое тело там, где у людей были бы глаза.
– Убей самого себя, – велела Деми.
Прежде духи ее слушались. Почему не слушаются теперь?
– Инстинкт самосохранения, заложенный в каждое живое создание, – вот что мешает ему убить себя. Будь твоя воля и твой дар сильней, ты бы его переломила. Нужно большее, то, чего у тебя сейчас нет и в помине.
Хотелось бы надеяться, что Медея не умела читать ее мысли, просто догадалась, о чем Деми думает сейчас. Колдунья подошла сбоку, вперила взгляд в пространство между ней и атэморус.
– Я вижу канал связи между вами, тонкую, но прочную нить.
Деми передернуло от ее слов. Одно дело догадываться, что она прочно связана с атэморус, и совсем другое – знать это наверняка.
– Ты понимаешь, что это значит? Ты можешь лишить атэморус силы. Лишить духа опоры, что удерживает его в нашем грешном мире. Изничтожить, стереть с лица земли.
– Убить?
– Я бы назвала это… развоплотить.
Деми вздохнула полной грудью, позволяя ледяному пламени растечься по венам, а не просто коснуться их. Однако по мере того, как сила затапливала ее, менялись и ощущения. Это не было больше ни льдом, ни пламенем. Лишь холодной гнилостной болотной водой.
И Деми в ней тонула.
Она глупо замолотила руками, захлебываясь этой
Она тонула, тонула, тонула…
Медея встряхнула Деми за плечи с такой силой, что голова дернулась назад и вперед и подбородок ударился о грудь.
– Приди в себя, – шипела царица чудовищ. – Ну же!
Как столь властному тону не подчиниться? Деми глубоко и часто задышала. Сквозь пелену невесть почему и невесть когда выступивших слез проступило лицо Медеи. За ее спиной маячил так и не двинувшийся с места атэморус – побледневший, словно подтаявший. Казалось, он выжидает приказа Деми. Все, чего хотелось ей самой, – чтобы тот исчез.
Это она может.
Усталая, опустошенная, Деми сгорбила плечи, чувствуя себя воздушным шариком, из которого выпустили весь воздух.
– Уйди, – велела она атэморус.
Дух повиновался.
Элевсин остался далеко позади, как и Медея со своими сотканными из ночи плащами. Деми по привычке торопилась вернуться в Акрополь до рассвета, не сразу вспомнив о том, что ее память на этот раз он не сотрет.
Едва поднявшись на этаж, где находилась ее комната, она налетела на Никиаса. Тот застыл у дверей ее спальни, словно охраняя или не решаясь войти. Правую половину его лица закрывала полумаска одного из ручных чудовищ Медеи, Лернейской гидры в виде нескольких сплетенных друг с другом, уложенных в половину короны змеиных голов.
– Проклятье, где ты была?
– Только не делай вид, что волновался.
Она думала, проведенное с Медеей время выпило из нее последние крохи сил, но на горький выдох оставшегося хватило.
– А что, если так? – сложив руки на груди, с неким вызовом спросил он.
– Зачем тебе волноваться обо мне? – устало спросила Деми. – Я не та Пандора, что освободит от гнета Ареса Алую Элладу. Я даже своим даром – темным, как оказалось, даром – не могу научиться управлять.
– Если я скажу тебе, что меня волнует не Пандора, а Деми, ты поверишь? – тихо, будто боясь, что кто-то услышит, спросил Никиас.
Она застыла, заглядывая в синеву его глаз. Снова тонула, но совсем, совсем иначе.
Ответить не успела, хотя все равно не знала, что отвечать.
– Дар? Ты сказала «дар»? – выпалила выскочившая из спальни Деми Доркас. – Значит, мы были правы? Ты действительно можешь подчинять их своей воле?
– Мы? – нахмурился Никиас.
Его взгляд снова стало непроницаемым, словно это не он несколько мгновений назад своими словами лишил Деми дара речи.
– Кого «их»? – недоуменно спросила выглянувшая из-за двери Ариадна.