Душа убийцы (сборник)
Шрифт:
Так, с безмятежной детской улыбкой, она и заснула.
«Наша девочка» еле-еле сумела его отловить. Гневно дыша в трубку, накинулась: — Послушайте, где это вы шастаете? Я звоню, звоню!.. Он…. Вы понимаете, он опять топал тогами, как слон!
Виктор Алексеевич долго молчал. Затем с ледяной, медленной яростью вогнал в ее глупые уши: — А теперь послушайте вы! Я не приду! Я на больничном. Я завтра на похороны… Катитесь вы, знаете!..
Теперь замолчала она. Он слушал прерывистые, быстрые вздохи, готовясь теперь врезать
услыхал:
— Я с вами! Виктор Алексеевич я буду у вас!
— Да не с мамой, не с мамой! — сразу расстроился он.
— Это неважно, не бросайте меня! — голос был неожиданно жалобен, слаб.
…На похоронах вместе с ними обоими было семь человек. Его не знали, но перед ним расступались. Казалось ему, слышал шепот в свой адрес.
Когда отходил от нее, кто-то коснулся руки.
— Не мучьте себя, — сказали ему. — Это судьба!
Взглянул в глаза говорившей, но не мог признать в ней знакомую.
— Не казнитесь, — все говорила ему эта женщина, девушка, как ее? Лицо ее начало расплываться. — Она, верно, была не в порядке. Вы понимаете? Ну кто в наше время?..
Он вдруг испугался. Испугался услышать что-то очень точное, бьющее в цепь безошибочно и безжалостно. Защищаясь, поднял ладони.
— Хотите, я вас провожу? — Ему хотелось схватить пальцами, выжать серую слизь с раздутой, обманчивой маски, в которую расплылось лицо. «Замолчи!» — застрял в горле крик — Вы одиноки, я одинока, я нас провожу! — не затихали слова.
Он поднес пальцы, которые крючились, которые невозможно было разжать, к злой, ему сострадающей… Но зачем ему сострадать?.. Поднес их к этой коварной маске, но… Неожиданно для себя провел ими по мягкой и гладкой, чуть морщинистой коже.
— Виктор Алексеевич, это — судьба! — послышался шепот, и из колыхавшихся контуров маски проступило лицо: испуганное, мокрое и дрожащее. — Идемте ко мне.
— Ловите момент, Витя! Знаете, это о ком? — внезапно он произнес и позволил взять себя под руку. — Ромео поймал момент, — зло продолжал, позволяя вести куда-то себя. — Ромео поймал «нашу девочку»!.. «Наша девочка» поймала Ромео!..
Что-то пискнуло рядом, локоть повис. Недоуменно повел он вокруг освобожденной рукой никого. Только где-то уже далеко промелькнула темная тень. Он не стал напрягать зрение, опустошенный куда-то побрел.
— Никакая смерть не бывает бесцельна! — бормотал, уходя. — Ах, бросьте, оставьте, какая судьба? Никаких генов нет! Врете вы, Врете!
Литература, как и любой вид искусства, есть способ выявить и передать ощущение родства душ человечьих. Иначе: литература есть способ выражения автором своей любви к человечеству. Беда же заключается в том, что у каждого автора есть лишь узкий круг, вполне определенный круг почитателей…
Не признания в пресловутых широких читательских (нечитающих) массах ищу я и, уж конечно, не славы! Но чтобы мои томики на заветней полочке нашли свое место у некоторых!
Александр Жулин.
Из цикла «Беседы с воображаемым собеседником».
ВСЕ СМЕШАЛОСЬ В ДОМЕ БОЛКОНСКИХ
О
— Александра Сергеевна, Александра Сергеевна!
– пропищала из кухни эта тощая вертихвостка, — не могли бы вы за молоком последить, пока я занимаюсь бульоном?
Иван Петрович, полулежа в подушках, пожал плечиком: надо идти!
Александра Сергеевна поднялась — с львиной грацией. Современно крупная, современно пластичная. Замедленно вышла, ощущая спиной волнующий взор.
И обрушился шквал.
— Для меня это какой-то дьявольский рок! — с места в карьер понесла вертихвостка. — Иной раз прикажу себе замереть — и замру! Замру и смотрю, на одно молоко только смотрю, жду, чтобы, как начнет закипать, тут же выключить. И что же вы думаете?
— Вас отвлекают в наиважнейший момент? — учтиво спросила Александра Сергеевна, думая лишь о том, чтобы скрыть свою мысль. Мысль ее не была столь изысканной, как тон ее слов. «Окунуть бы башкой тебя в это самое молоко!» — вот и вся мысль.
— Нет-нет! — всплеснула руками хозяйка, шустро снуя от плиты к холодильнику и обратно и поглядывая то на молоко, то на бульон. — Пусть треснет земля, пусть я провалюсь!.. («Вот если бы!» — предположила Александра Сергеевна.) Не отвлекусь ни за что! Но… знаете, знаете? Как
только замру… Ни за что не поверите!
— Почему же? Я верю! — возразила (нисколько не веря) Александра Сергеевна.
— Вы не поверите: только замру — отключаюсь! Знакомо вам это словечко? — и она выпучила на Александру Сергеевну свои бесподобные глазенапы. — И, отключенная, смотрю в молоко! Смотрю — и не вяжу, как оно закипает, как начинается этакая, по вашему выражению, турбулентность, как… закрутилось, всплеснуло, залило! Вся плита в молоке.
Турбулентность! Александра Сергеевна пожалела, что не закрыла заранее уши берушами.
— А сейчас еще надо следить за бульоном… Знаете, в чем его главная прелесть?.. Чтоб — никакой мути!
И она так горько вздохнула, что Александра Сергеевна тоже чуть было вслед за ней не вздохнула, но… дикий крик.
— Глядите, глядите! — пронзительно заверещала хозяйка, —вскипело, взметнулось, вся плита в молоке! А я отключилась, и вы отключились, ну не дьявольский рок?
От этого шквала с Александрой Сергеевной (которую при всей ее высоте и упитанности ну просто никак не выходят называть больше по имени-отчеству, потому что лет ей всего — двадцать пять, и возраст отражен на лице: ни лукавых морщинок, ви скрытых, с полунамеком, улыбочек) —
так вот, с этой Сашевькой произошел легкий шок.
А тут началась катавасия я с бульоном. «Хватайте!.. Сливайте!.. Не обожгитесь!..» — спасал бульон, суетилась хозяйка, а Сашенька все стояла столбом, индифферентно держа то одно, то другое: то, что суют.
— Ай-яй-яй! — запричитала та особенно громко. И только тогда Сашенька встрепенулась, как если бы по спине ее что-нибудь пробежало. — Простите, простите меня! — визжала хозяйка, — я ведь помешала р а б о т е!
На то, чтобы расхохотаться, сил больше не было. Сашенька опустилась к столу, уронила на руки голову. А хозяйка, имевшая сложное сочетание царского имени — Екатерина — с необыкновенным в древнецерковной своей обветшалости отчеством — Перфильевна, еще долго трещала, не реагируя на очевиднейшую слабость гостьи.