Душехранитель
Шрифт:
Память растаяла. Сердце явилось. Все слилось воедино…
…стало нечем дышать. Он ощутил адскую, ни с чем не сравнимую боль, жжение, страх… Дернулся вверх, вперед... Тяжесть тянула его на дно, хотелось кричать, но крика не получалось.
Он отчаянно забился. «Кто я?!»
Свобода. Холод. Ужас. Одиночество.
— Кто я?! Где я?!
Звуки. Много звуков. Много красок, много света. И ужас. И жжение внутри…
— Кто я? Где я?! — надрывался он, но никто его
«Сейчас будет лучше!» — шепнуло что-то в груди.
В тот же момент он оказался в объятиях чего-то мягкого, очень теплого, очень нежного, знакомо пахшего, родного. Оно очень любило его, с ним он был в безопасности. И действительно стало гораздо лучше.
Смутный, молчаливый образ, источающий любовь. Ласковое прикосновение к щеке. Это было, это уже было, и не раз. Но где? Когда?
Тяжесть навалилась на веки, и глаза, еще не научившиеся (уже разучившиеся?) сопротивляться дремоте, закрылись…
Он распутал узел. Вода рвалась в его легкие, и веревка развязалась в самый последний момент.
Несколько быстрых, сильных рывков вверх, к звездам, плавящимся за зыбкой прозрачной гранью…
Рождение — это выход, смерть — это вход.Тринадцать идут дорогой жизни,Тринадцать идут дорогой смерти,Но и Тринадцать — те, что живы —Уже умирали прежде,Но вслед за тем родились вновь…Он освободился от того, что может умереть [43] …43
Лао Цзы, чжан из «Дао дэ цзин»
Он снова облекся в то, что может умереть. Но теперь — нескоро. Нескоро. Главное в жизни — Цель. Если есть она — даже дыхание горнила покажется легким теплым бризом.
Вода разошлась, и он сделал первый — жадный, затяжной — вздох. Он не забыл запах беды, не забыл запах счастья. Он помнил всё.
Забыв о боли в ноге, поплыл к берегу, встал на дно, скользя по илу, побрел по отмели…
Теперь ты — Владислав Ромальцев. Да будет так!
Влад вышел из реки, стянул футболку, отжал. Вылил воду из туфель. Встряхнулся, как встряхиваются звери. Даже ноющая боль в поврежденной ноге была теперь приятна.
Минут пять он смотрел в широкое величественное небо, наслаждаясь звездами, наслаждаясь пронизывающим тело ветром.
Перед ним расстилался Путь. Сколь длинен он будет? Это неведомо. Самое сложное — молчать на этом Пути. Молчать, даже когда говоришь вслух обычные слова. Слова не значат ничего. Лишь сердце не лжет, лишь душа — истинна. Таков закон, таково проклятье… Их проклятье.
Но есть еще один закон. И этот закон звучит так: «Жизнь всегда пробьет себе дорогу».
Добравшись до машины, Влад сел внутрь. Прочел записку, адресованную теперь лишь
Автомобиль сорвался с места.
Кружась в вихре, на асфальт падали маленькие обрывки бумаги…
ПО ПРОШЕСТВИИ ТРЕХ ДНЕЙ...
Надеждам, которые вселила в Николая бахчисарайская целительница Эльмира, не суждено было сбыться: испытав немалое потрясение, едва не умерев (врачи не стали скрывать этого от Маргариты), Рената так и не заговорила.
Поразительно быстро оправившуюся, ее выписали из больницы через три дня. Их выписали, с сыном.
Гроссман удивился: ее фигура вернулась в прежнее состояние, словно Рената никогда и не носила в себе малыша. Изумилась этому и Марго, причем, как отметил Гроссман, не без зависти.
Мальчик молчал в своем белом «конвертике». Не спал, но молчал. Ник с любопытством заглянул под кружево, накрывавшее личико младенца, и встретился взглядом с серьезными серыми глазами. И смотрели они как-то по-взрослому, хотя их еще и покрывала туманная голубоватая пленочка. Увидев эти глаза, Николай с облегчением перевел дух. Теперь-то вопросы о том, чей это сын, отпали. Такой взгляд принадлежал только одному человеку, лицо которого Гроссман никак не мог вспомнить все это время и по-настоящему вспомнил только теперь, увидев мальчика.
Рената поцеловала малыша в теплый лобик, на котором, треугольничком выбиваясь из-под чепчика, лежал маленький завиток светлых волос. Николай улыбнулся и привлек ее к себе. Маргарита наблюдала за немой сценой в зеркало заднего вида, а потом спросила:
— Как хоть назвали-то?
Только тут Ник спохватился, что он ни разу не спросил об этом жену, да и сам никогда не задумывался об имени для ее будущего сына — хотя в том, что это будет обязательно мальчик, был почему-то уверен с того самого момента, как узнал о его существовании от Эльмиры. Не по словам целительницы, а по собственным ощущениям знал. И уж много позже это подтвердилось при помощи новых медицинских приспособлений…
— И то правда! Ладонька! Как назвать?
Та показала знаком, что хочет что-то написать. Николай вложил ей в пальцы карандаш, протянул который уж по счету блокнотик. Так они пока и общались, медленно осваивая сложный язык глухонемых.
— Я балдею с этих русских! — усмехнулась Марго.
Рената, удерживая сверток у груди, неловко накарябала на листочке имя.
— Примерно так я и предполагал, — нейтрально заметил Ник и подал записку Рите.
— В честь Александра Палыча, что ли? — спросила та.
Гроссман кашлянул и отвернулся в окно.
— Ладно, сегодня у меня не получится, а завтра съездим, назовем, — сказала Голубева, обращаясь к нему. — С вас — бутылка «Мартини», между прочим.
— Ладно. Сашка так Сашка. Ренатка, дай хоть подержать.
Она лукаво прищурилась. Николай понял намек, но все равно наклонился к ней с нерешительностью. Рената подставила губы для поцелуя и лишь потом отдала «конверт».
— Ты хоть похныкай для приличия, молчаливый наш Алексашка!
Ребенок явно подумал. Повел взглядом по потолку машины. И двинул одним краешком рта. Получилось очень похоже на краткую улыбку, и на бархатистой щечке в тот момент проступила ямочка.