Душехранитель
Шрифт:
— Не верю, что ты никогда не задумывался обо всем этом! — ее слегка покоробило сказанное телохранителем.
— Уж и не знаю, зачем тебе понадобилось все это ворошить, — с очевидным недовольством вздохнул он. — Ну, давай порассуждаем, если тебя так тянет. Пример не из классики. Видела новинку Спилберга?
— О динозаврах?
— Да. Помнишь, как заступалась за рептилий главная героиня? Мол, это ведь редкость, национальное достояние! Когда тираннозавр на ее глазах сожрал парочку попутчиков, то что она завопила одной из первых?
— Я видела в переводе: «Мочи этого монстра!»
Саша
— «Мочи этого монстра»… Мы все добрые, интеллигентные и рассказываем о том, как любим собачек… пока одна из них не бросится на нас, ощерив клыки. И вот тогда быстро становится не до разговоров. Хорошо философствовать, Рената, сидя дома на диване. С книжкой лирических стихов на коленях…
Любой другой на его месте, скорее всего, разозлился бы. Дескать, ша, дура, я ради тебя рискую своей шкурой, а ты тут меня «лечишь»! («Ого! Знакомое со времен Гроссмана «ша»! Всё живо в памяти моей…») Но телохранитель даже не переубеждал ее, не спорил, не сердился, осыпая собеседницу доводами, оправдывающими убийство. Еще ни один аргумент не был для Ренаты столь убедителен, как этот — после всего, что совсем недавно произошло в саткинской гостинице. Не расхожая формула «добро должно быть с кулаками», но и не библейская заповедь «подставь другую щеку». Нет ни добра, ни зла. Нет — и никогда не было. Все преследуют свои цели, подчас даже совпадающие. И они с Сашей, и, похоже, преследователи хотят найти проклятый «дипломат». Что в нем, в этом «дипломате» — неизвестно. Для них с телохранителем неизвестно. Но те, другие, точно знают, за что так отчаянно борются…
— Саша, ты только что назвал меня «Возрожденная», — она решила переменить тему: молчать было страшно, а говорить об убийствах — еще страшнее. — А ведь так и переводится мое имя: Рената — «Возрожденная». Папа хотел назвать меня Настей, но маме не понравилось значение — «Воскрешенная». Она сочла это плохой приметой, и они остановились на Ренате…
Он пожал плечами:
— «В звучании словес и кроется загадка»…
— Да уж… Кроется… Мне все не дает покоя мой сон. Там было столько имен, столько названий, а я не могу вспомнить ни одного…
В Сашином взгляде появилось выражение, будто Рената стоит на пороге некого открытия, а он, затаив дыхание, ждет, сделает она шаг вперед или ретируется.
— Оритан! — победно воскликнула она. — Вспомнила: Оритан! Это название, что обозначает — я не знаю.
— Оиритиаан… — вдруг повторил Саша на неизвестном, невероятно красивом и музыкальном, языке.
Словно бы вся красота латыни, испанского, итальянского и французского отразилась в этом наречии. Всего лишь одно слово, «Оиритиаан», дохнуло зовом далеких звезд и невиданных миров. Но лишь тогда, когда Саша вдохнул в него душу, оно ожило, оно заискрилось, запело, погружая Ренату в сладостное состояние мига, предшествующего озарению. Оно прокатилось по венам прохладным потоком горной реки и вернулось волшебным фонтаном горячего гейзера.
И ведь в точности так его произносили в Ренатином сне…
На ее глаза навернулись колючие слезы, на затылке шевельнулись волосы. Подобное бывало с нею не раз, когда в разговоре она внезапно сталкивалась с чем-то неподвластным объяснению. С чем-то запредельным, пугающим, мистическим. С неким отголоском «ложного» воспоминания. Дежа-вю…
— Откуда ты знаешь? — прошептала
— По-моему, из нас двоих истфак окончила ты. По идее, это я должен выспрашивать у тебя об Оритане…
— Но такого названия не существует! — воскликнула Рената, и снова ощутила шевеление волос на затылке.
— В официальной науке — разумеется. Это «мракобесная» теория о существовании працивилизации. Знаешь, Лемурия, Атлантида… Вот и Оритан туда же. Странно, я думал, ты интересовалась подобными вещами, если уж пошла «на историю»…
— А откуда ты узнал об Оритане?
— Интересовался, — чуть небрежно откликнулся он.
— Расскажи.
И внезапно он заговорил на неизвестном ей языке…
Рената смотрела на него как завороженная. Что-то неопределенное замерцало в памяти, когда она медленно прикрыла веки. Склоны гор, застроенные белоснежными шарами невиданных зданий; огромная река, несущая свои воды в долину; Храм, вершина которого терялась в заоблачной выси… И когда все это затмила безжалостная вьюга, наваждение пропало, девушка очнулась:
— Что? Что это?!
— Стихи, Возрожденная… «Заря, свет которой заливал округлые стены белоснежных зданий Оритана…» Ну, и так далее. Язык древних ори. Тебе нравится?
— Нравится. Очень нравится! Но кто такие «ори» и где ты научился говорить на их языке?
— Увлекался когда-то этой темой, собирал сведения. Разве это не интересно — искать осколки и составлять из них целое?
— Интересно. Но это если знать, где и что искать… Что такое Оритан? Где он? То есть — где он был, как они считают?
— Если верить легендам, где говорится, что его сковала стужа и вечные льды, то это один из полюсов…
— Антарктида?
Саша тихо засмеялся, пожал плечами и не ответил.
— Саша, я не могу представить: когда ты все это успел! Ты актер, ты телохранитель, ты знаешь языки, интересуешься такими вещами, о которых многие и не знают… Разве можно совместить все это?
— Я знал одного журналиста, он музыкант, владел четырьмя иностранными языками, а образование у него медицинское. Думаешь, одно мешает другому?
— И этот человек тоже умеет перевоплощаться в других? Сегодня в гостинице ты дважды принял облик неизвестных мне людей. Как ты делаешь это?
— Гм… — телохранитель задумался. — Непроизвольно, пожалуй.
— Кто они? Это реальные люди? — допытывалась она.
— Да. Оба.
— И?
— И — что?
— Кто они? Кто был тот, когда ты делал мне массаж?
— Тот самый журналист с медицинским образованием…
— А второй, в коридоре?
— Отец Саймон, священник из Англии. Он приезжал в Новосибирск еще во времена перестройки.
— И ты его охранял?
— Ну, скажем так, я был в группе секьюрити, сопровождавших Саймона.
Рената подозрительно посмотрела на него. Ответы Саши не удовлетворяли. То есть, не были исчерпывающими. Где-то он не договаривал, но девушка не знала, как выведать у него все.
ЗА ТРИДЦАТЬ ТРИ ДНЯ...
Девятое октября у Николая выдалось суетливым. Он уехал еще затемно, а вернулся лишь к полуночи. Из-за той московской командировки накопилась масса неотложных дел, а Гроссман привык, чтобы в бизнесе у него был полный порядок.