Душехранитель
Шрифт:
— Пойдемте, мужчина, — сказала целительница и увела его в смежную комнату.
Николай сел так, чтобы ему было видно Ренату.
— Вас как называть? — спросила женщина, садясь за стол и беря в руки два мелодично звенящих шарика.
— Николай.
— Николай… — повторила Эльмира и ненадолго задумалась. — Николай — победитель народов… Так что же случилось, Николай? Откуда такие разрушения?
— Какие разрушения?
— Жена ваша страдает сильно. Очень сильно. Да и вы, вижу, не в радости.
Гроссман вздохнул, опустил голову, потом метнул
— У меня вопрос к вам. Возможно, нескромный, но уж придется мне его задать, не взыщите. Во сне она не говорит ли?
Николай замялся. Не объяснять же посторонней истоки всех личных проблем…
— Не знаю. Да как-то и сна особо нету — ни у меня, ни у нее. На нервах все время…
Эльмира нахмурилась:
— Плохо. Очень плохо. В ее положении так нельзя.
Гроссман пожал плечами, потом его вдруг что-то задело:
— Что вы сказали?!
— Да то и сказала. Ей покой нужен, если уж она малыша под сердцем носит…
Николай поперхнулся. На лице целительницы отразилось недоумение:
— Вы не знали?! У нее, почитай, шестнадцатая неделя, уж и слепой увидит! Он скоро шевелиться начнет. Как же вы так, Николай?
Он прикрыл лицо рукой. Эльмира не шутила. Просто Рената не подпускала его к себе, будучи неодетой. А под свитерами и широкой дубленкой много ли углядишь? Господи, ну за что им еще и это наказание?!
— Боже мой… — прошептал Гроссман и посмотрел на жену. — Как же теперь быть?
Только тут ему бросилась в глаза немного неестественная поза Ренаты: она старалась распрямляться, чуть выгибалась назад, как человек, которому не хватает воздуха в легких. Теперь понятно: ремень брюк сильно сдавливал ей увеличившийся живот, не позволяя дышать и сгибаться. Они забрали из гостиницы в Новороссийске только самое необходимое, а потому на Ренате осталось лишь то, во что она успела одеться, убегая. И так она, бедная, мучилась уже, наверное, целый месяц. А может, и больше? Николай плохо разбирался в женской физиологии…
Сердце его кольнула жалость.
— Я уже сказала ей, что нельзя так перетягиваться, как она перетягивается поясом джинсов. Вредно это, понимаете? Думала, вы знаете…
Николай возвел глаза на поднявшуюся с места Эльмиру:
— Скажите, а аборт — уже поздно?
Женщина удивилась и, кажется, немного возмутилась:
— На ее-то сроке? Не только поздно — противозаконно. Вы что, действительно хотите избавиться от малыша?
Гроссман едва не выругался. Нет, он просто счастлив. Это как раз ко времени — то, что доктор прописал! Наверное, это самый экстремальный «залет», о котором когда-либо доводилось слышать Николаю. Вот же паскудство! Да еще быть бы уверенным, что это ребенок Шурки, тогда хотя бы ради его памяти следовало сохранить малыша. А так… Нет, это не Рената! Это тридцать три несчастья!
— Так что делать? — выпалил он, вскидывая в вопросе руку.
— Я не могу влиять на вас. Существуют досрочные роды. Это ужасно, скажу честно. Другой вопрос: действительно ли вы хотите, чтобы она поправилась?
Николай
— Тогда рекомендую все оставить как есть. Во время родов женщина переживает шок, который, может быть, для вашей жены окажется благотворным.
— Лучше уж пусть молчит… Кого она родит после всего, что произошло? — она просто хватался за голову.
— Насчет «кого родит» — это не в нашем с вами ведении, Николай. Не раз видела абсолютно здоровых, ведущих спортивный образ жизни родителей, которые мучаются со своим умственно отсталым ребенком. И наоборот, у потомственных алкоголиков подчас рождаются вундеркинды. Пути аллаха неисповедимы. Но мы подошли к вопросу: «Что у вас произошло?» Не зная ответа, я не смогу лечить. Что случилось?
— Мы… как бы так выразиться?.. в бегах. Нам грозит серьезная опасность. Этого достаточно?
Эльмира махнула рукой:
— Достаточно. Я не стану спрашивать, почему вы не обратитесь в милицию и так далее. Я не имею права вмешиваться в это, а вы производите впечатление рассудочного человека. Скажу, что узнала я при общении с вашей женой. Ее отсекли от прежнего «покровителя». Теперь она свободна, но эта свобода далась ей тяжким трудом, большой кровью. Ее теперь никто и ничто не защищает, кроме, разве что, вашего малыша. В нем я ощутила силу. Кстати, это мальчик. Так вот, теперь она растеряна. Она не знает, куда сделать следующий шаг…
Николай слушал всю эту эзотерическую абракадабру вполуха, сам же ужасался перспективе, которая открывалась перед ними. Ладно еще бегать и скрываться вдвоем. Все же взрослые люди. Но с ребенком… Да еще и неизвестно, чей он. Одно дело — Сашин, так это почти свой, родной (по мере раздумий Николай вдруг с удивлением обнаружил, что чувствует именно так). А другое дело — если это выродок того отморозка. Яблоко от яблони… Вот уж счастья привалило — греби лопатой…
— Я поговорю с женой, — Гроссман поднялся. — Я поговорю и позвоню вам.
Эльмира кивнула и поджала узкие губы:
— Конечно, в идеале я посоветовала бы стационар. Но смотрите сами. Если ситуация настолько серьезна — я не могу вмешиваться… Только пожалуйста: взвесьте все «за» и «против»!
— Можете не сомневаться.
Николай помог Ренате спуститься и выволок ее на улицу. Жена покорно следовала за ним вдоль длинной дороги.
Они почти бегом миновали парк, какие-то каменные развалины. Наконец Гроссман остановился неподалеку от одного из мушараби [25] и перевел дух. Люди спешили по своим делам и не обращали внимания на заполошную парочку. Зимние горы мрачными серыми массивами нависали над городом.
25
Мушараби — бахчисарайские, средневекового вида домики с балконами.