Душехранитель
Шрифт:
Люди застились руками: глазам стало невыносимо больно. Никто не мог посмотреть на бессмертного Бену, не ослепнув после этого. И Бену запел. Он воспарял все выше, а песня его становилась все горестнее. Луч солнца ударил в грудь священной цапли.
Жрица кружилась в безмолвном танце. Мертвая рука Ал-Анпа свесилась к воде кипящего бассейна. Белый Хава в ужасе отступил. Бык Немур окаменел. Лишь колдун, гордый, надменный, прекрасный колдун бросил в пучину ветку вербы и воззвал к разуму жрицы.
Черный снег сыпался с небес, черный снег — все, что осталось от птицы Бену.
И
Полыхая огненной чешуей, из костров, порожденных гневом бога Солнца, выскочили прыткие ящерицы и набросились на прах священной птицы.
Я наберусь терпения, как ты, о, вода!
— Нефернептет! Очнись! Что же ты?! — кричал колдун, сотворяя десять огненных плотин, что удерживали бег времени. — Опомнись!
Я наберусь терпения, как ты, о, вода!
И жрица, набрав пригоршню воды, брызнула ею в саламандр. Ящерицы зашипели, исходя густым паром. Еще пригоршня и еще. Твари отступили и спаслись бегством в родную стихию.
Всё, до последней песчинки…
И тогда мертвый пепел зашевелился, из смерти возрождалась жизнь.
И тогда из спокойной воды возник обелиск Бен-Бен, а из ветки вербы на нем проросло древо Ишед.
И тогда на ветвях древа Ишед вспыхнуло огненное гнездо, поддерживающее новорожденное Солнце.
И тогда скорлупа юного светила треснула, а в небо взлетела священная цапля Пятой Эпохи.
И тогда рухнули плотины времени, начиная новый отсчет…
Варо Оритан!
Птица подняла полотнища крыльев над собою. Вместо сверкающих перьев в небо потянулись человеческие руки. Рукава раздвинулись, открывая спрятанную под капюшоном голову. Ветер трепал легкие черные одежды Ал-Анпа.
Аколит верховного жреца мягко прыгнул на плиты — словно сильный разыгравшийся зверь. Коснулся рукой камня, оттолкнулся, выпрямился и положил живую, человеческую ладонь на рукоять своего меча.
Танрэй бросилась к нему, и он, рассмеявшись, поймал ее в свои объятья.
Жрица скинула капюшон с его головы…
— Ренка! — кричал Николай, выволакивая жену из машины и укладывая на высохшую бурую траву.
Рената была мертва. Пустые глаза смотрели в небо, растрескавшиеся губы блестели от крови. Она была безнадежно мертва.
— Рена! Ладонька! Ну что же ты наделала? — молодой человек теребил и тряс ее, но какого ответа можно добиться от пустой оболочки?
Орел наметил жертву, сложил крылья и спикировал вниз. Лишь одна птаха замешкалась и бросилась к людям — словно за помощью.
— Как же так можно, ну как?! Как?!!
От рывков ее белая рука безвольно болталась, цепляя землю.
Жаворонок [20]
И тогда капля крови убитой птицы, подхваченная ветром, полетела вниз, дрожа и меняя форму. Орел уселся на столб, выдернул мощным клювом кусок плоти своей жертвы и бесцеремонно огляделся по сторонам.
А почти ледяная капля крови упала под сердце женщины.
20
Жаворонок — по верованиям древних славян, жаворонки были птицами, переносящими души погибших воинов в Ирий (рай).
Тело Ренаты дрогнуло. Она втянула воздух, тяжело, с долгим всхлипом. Изо рта ее выплеснулась белая пена с горчайшим запахом полыни. Николай повернул ее набок. Спазмы то проходили, то вновь овладевали несчастной.
Наконец она вывернулась из рук мужа и, отдыхая, судорожно ловя ртом воздух, какое-то время лежала в траве.
— Ну всё! Всё прошло! Нам нужно ехать, — он неуверенно протянул руку и коснулся пальцами ее волос, перепачканной щеки. — Моя любимая… Я подумал, что… — Николай стряхнул страшное наваждение: — Нам нужно ехать дальше.
Рената подняла голову и непонимающе огляделась. Очень быстро глаза ее приобрели осмысленность, стали непрозрачными, будто кусочки серого гранита. Распухшие губы упрямо изогнулись, дрогнули в улыбке.
— Как ты? А, Рената? Тебе лучше?
В улыбке появилась легкая — не её — лукавинка. Николай думал, что Рената уже разучилась смеяться.
Она приложила к губам указательный палец и виновато покачала головой.
Гроссман нахмурился. Было в том, как она это сделала, что-то нехорошее. Ненормальное. Она что-то хотела сказать и не говорила.
Они сели в машину, и Николай погнал дальше. Рената молчала, глядя перед собой.
— Ты не можешь говорить? Что произошло?
Она опустила глаза, пожала плечами, вздохнула, слегка поморщилась, будто от неприятного вкуса. В машине сильно пахло горечью полыни.
— У тебя что-то во рту? — Николай отвлекся от дороги, одной рукой ухватил ее подбородок. — Покажи.
Она заупрямилась, но потом приоткрыла рот. Гроссман готов был увидеть самое страшное: развороченную десну, прокушенный язык, еще что-нибудь похуже. Но все было в полном порядке.
— Ты пугаешь меня!
Рената напряглась, пытаясь что-то произнести. Выражение лица изменилось, глаза на несколько секунд стали прежними — янтарными, солнечными, с легкой, почти незаметной зеленцой, и в глазах этих растаяло сразу лет десять. Она издала несколько звуков, похожих на слабый стон, и страдальчески сдвинула брови.
— Ты сорвала голос?
Может, и к лучшему, что она не может сейчас говорить? Николай больше всего боялся одного ее вопроса. О Саше. А его больше нет. Странно, страшно поверить в это, представить себе… Еще десять минут назад он прикасался к ним, разговаривал с ними, вел их по этой жизни. А теперь… Теперь Гроссман с трудом вспоминал даже его лицо. В этом было что-то неправильное, что-то несправедливое…