Душераздирающее творение ошеломляющего гения
Шрифт:
Это был камень в почке. Я просыпаюсь, весь напичканный лекарствами. Приехала Кирстен. Мы с ней не виделись уже несколько недель. Бет не смогла уйти с работы и позвонила Кирстен. Она отвозит меня домой.
— Я думал, что умираю, — говорю я.
— Неудивительно, — говорит она.
Я ложусь на диван. Кирстен уходит.
Надо мной стоит Тоф.
— Эй, — говорю я.
— Эй, — говорит он.
— Эй.
— Эй.
— Ладно уже, кончай.
— Как ты?
— Нормально.
— Ага. Что у нас с ужином?
— А чего ты хочешь?
— Тако.
— Справишься сам? Боюсь, я не смогу встать.
— А
— Кажется, нет.
— А деньги есть?
— Нет. Возьми карточку.
Он идет к банкомату, снимает деньги, потом идет в магазин и покупает говядину, соус для спагетти, тортильи и молоко. Когда он уходит, я минутку дремлю, и мне снится, что меня сажают в тюрьму. Просыпаюсь я неожиданно и понимаю, что это очень плохо — вот так беспомощно валяться на диване. Я сейчас сяду и выпрямлюсь как ни в чем не бывало. Никто не умирает. Может, он подумал, что я умираю? Вполне возможно. Может, он подумал, что я умираю, но не хочу ему об этом говорить? Да нет. Ничего такого он не подумал. Он ведь не такой, как я.
Он приносит продукты, проходит мимо меня, идет в кухню:
— Хочешь, я приготовлю?
— Да. Справишься?
— А фруктов хочешь?
— А что у нас есть?
— Апельсины и половина канталупы.
— Да, давай. Спасибо.
Я снова начинаю дремать под звуки шипящей на сковороде говядины, а когда просыпаюсь, он уже освобождает кофейный столик — кладет вниз стопки газет и журналов и свою работу по математике, в точности соблюдая тот порядок, в котором они лежали наверху. Потом снова идет на кухню. Возвращается, приносит две полностью сервированные тарелки с кусками лишь-едва-подгорелой говядины и тортильями, которые свернуты и уложены на краю тарелок; миску с фруктами — апельсинами и канталупой, порезанными на удобного размера куски, оранжевыми, мокрыми. Снова идет на кухню и приносит молоко.
— Салфетки.
Он возвращается и приносит рулон бумажных полотенец.
Мы ужинаем. Я снова задремываю. Один раз просыпаюсь от звуков его «Плэйстейшн». Когда просыпаюсь в следующий раз, то вижу, что уже стемнело, а его в комнате нет.
Я захожу в его комнату. Он спит, как человек, выброшенный на берег после кораблекрушения: руки раскинуты, рот открыт. Лоб у него горячий, как будто там, внутри, что-то пылает.
IX
Роберт Урих[149] отказывается. А все шло так хорошо. Это был идеальный вариант. Его пресс-агенту идея, кажется, понравилась, она одобряла проект, соглашалась с нами, немного посмеялась, когда ей рассказали, в чем суть, то есть сочла затею как минимум забавной. Урих — именно тот, кого мы искали: звезда (точнее говоря, на тот момент — звезда угасающая), человек с известным именем, которое по каким-то причинам исчезло из обихода; человек, которого все знают и которым порой интересуются, но который долгое время не светился на публике. Нам нужна была такая знаменитость, в смерть которой поверила бы и публика, и пресса — не говоря уж об интернет-сообществе, которое трудно надуть, — но она, эта смерть, не стала бы событием общенационального масштаба. В общем, звезда, о смерти которой мог бы оповестить мелкий, заурядный, выходящий раз в два месяца журнальчик из Сан-Франциско, и это никого не удивило бы.
Но кто именно? Мы с самого начала вспомнили об Ури-хе, потому что: а) как и все, очень любили «Вега$», б) знали, что он не лишен чувства юмора, — по крайней мере это было ясно из передачи,
— Знаете, нам это не подходит, — говорит его агент. Потом — Белинда Карлайл. Мы решили, что Белинда Карлайл тоже прекрасно подходит.
— Она живет во Франции, — говорит ее пресс-агент. Мы прокручиваем другие варианты: Джадж Рейнодд, Джулиана Хэтфилд, Боб Гелдоф, Лора Брэниган, Лори Сингер, К Томас Хауэлл, Эд Бегли-младший. Думаем еще про Фрэнклина Кавера — это актер, который играл Тома Уиллиса в «Джефферсонах»[151], — но ему даже и звонить бессмысленно, потому что год назад в интервью его выставили если не в негативном, то, по меньшей мере, в жалком свете. Произошел такой обмен репликами:
— Хотите ли вы еще что-нибудь сказать нашим читателям?
— Пожалуй, нет. Мне нечего сказать, кроме одного: найдите мне хоть какую-то преподавательскую работу! Если услышите, что в каком-нибудь колледже есть вакансия преподавателя актерского мастерства, свистните мне.
Потом нас осеняет. Есть в мире шоу-бизнеса человек, который сам мог бы придумать что-то подобное, человек с новехоньким средним именем «Хеллион», человек, который на гастролях показывает слайды с карликами и умственно-отсталыми.
Криспин Гловер.
Он идеально подходит. Идеально.
Марти Макфлай[152].
Мы звоним его агенту. Агент вообще не понимает, о чем это мы говорим. Мы отправляем по факсу письмо, в котором рассыпаемся в комплиментах обо всем, что Гловер сделал, включая выдуманный им псевдоним. Ждем.
На следующий день звонит телефон.
Я снимаю трубку и прикладываю ее к уху привычным жестом человека, постоянно отвечающего на звонки.
— Алло, — говорю я.
— Говорит Криспин Гловер.
Он звонит из Теннесси, где они снимают фильм с Милошем Форманом. Криспин Гловер на проводе!
Он прочел наше письмо, идея ему понравилась. Ему, сказать по правде, очень хотелось бы сделать что-нибудь подобное. Он готов участвовать, он хочет напустить побольше тумана, отыграть все по полной программе, с фотографиями и доказательствами, а самому лечь на дно, договорившись, чтобы никто из близких его не выдавал, он хочет, чтобы это продлилось несколько месяцев, чтобы были похороны, некрологи, реплики других актеров — все как полагается, ничего не забывая, — а потом он хочет торжественно вернуться в мир живых! Это будет гениально! Это и поможет нам влезть на вершину. Я разговариваю по телефону, созерцаю центр Сан-Франциско, парк, Музей современного искусства, напоминающий гигантский увлажнитель воздуха, серебро моста, холмы, и у меня подкашиваются ноги от восторга.
— Это будет гениально! — говорю я.
— О да, — соглашается он. — Когда это у вас запланировано?
Нет, у него не получится. Он не понимает, почему бы нам не сделать это чуть позже, перенести в следующий номер… ну не понимает он, не понимает, что шесть наших рекламодателей уже не могут ждать, да и сотни подписчиков — тоже. Мы созвонимся еще раз, если у кого-нибудь изменится расписание.
— Ты знаешь, кто, — говорю я.
— Нет, — говорит Муди.
— Это наша последняя надежда.