Душница. Время выбирать
Шрифт:
– Верни! Эй!
Курдин прибавил ходу. Они взлетели на этаж, загрохотали по коридору в самый его конец.
– Отдай!
Дежурный по этажу, зевавший на стуле, проводил их равнодушным взглядом. После звонка такое творилось всегда, особенно на подступах к кабинету Литератыча.
– Курдин!!! Отдай!
Они как раз пробегали мимо учительской. Курдин наконец-то обернулся, одарил Сашку паскудной улыбкой и швырнул ему ножик. Тот заскользил по паркету, кто-то из бегущих едва не наступил, другой задел и отфутболил в сторону.
Сашка, не спуская глаз с ножика, бросился на перехват.
– Турухтун!
– Так я ж ничего, Евгений Маркыч, – Курдин развёл руками так, чтобы выставить напоказ дедушкин шарик. – Турухтун дал посмотреть, это его.
– Ну и вернул бы ему. Зачем на пол швырять?
– Яне нарочно, Евгений Маркыч! Так получилось!
Директор поглядел на обоих, насупив узкие, похожие на шрамы брови.
– Ладно, идите. Потом поговорим.
И спрятал ножик в карман.
Контрольную Сашка запорол. Из трёх вопросов на один ответ списал у Грищука, другой выдумал сам, просто чтобы хоть как-то ответить. До третьего не успел добраться, когда Литератыч велел Жирновой собрать листочки.
Урок слушал вполуха. Представлял себе, что будет вечером. Сделал деду подарок, как же. Хотелось провалиться сквозь землю, сдохнуть. Потом вспоминал, как смотрела новенькая, как она улыбалась, – и сам улыбался; ничего не мог с собой поделать. Было стыдно и сладко одновременно.
На уроке вслух читали «Легенду о Душепийце». Когда очередь дошла до Сашки, он машинально начал с того места, на которое указал сидевший рядом Лебедь. Читал тоже машинально, думал о своём.
– «И вот стали люди замечать, что в фамильных душницах да на погостах творится неладное. Бывало: преставился человек лет десять назад, а мех с его душою выглядит так, словно миновали уже не годы – века! Будто выветрилась она, выдохлась до предела.
К кому только не обращались! Звали святых отцов, чтобы те душницы заново освятили, доблестных рыцарей, чтобы несли сторожу у входа на погосты!.. Ничего не помогало.
Подозревали в злодействе погостовых, но те и сами пребывали в панике неописуемой. Говорили, будто по ночам слышны из душниц леденящие кровь звуки. Услышав их, собаки забивались под лавки, а люди теряли рассудок. Один священник трижды переночевал в фамильном склепе барона по прозвищу Упрямец. После первой ночи нашли его седым, после второй – ослепшим, после третьей вовсе не нашли, сколько ни искали.
И продолжалось это негодяйство до тех пор, покуда не коснулось герра Вольфреда Эшбаха, за суровость и непреклонность прозываемого Стальным Утёсом. А надо сказать, что была у Стального Утёса супруга, которую любил он пуще жизни своей. Когда преставилась, поместил он её душу в самый надёжный и крепкий мех, ухаживал за нею трепетно, вёл ежевечерние беседы и, куда бы ни отправлялся, повсюду возил
Вот однажды король, узнавши о бесчинствах, что творились на погостах, призвал ко двору верных своих вассалов. Поехал и герр Утёс. Дорога до столицы была неблизкой, и на подступах к городу настигла его ночь. Неподалёку увидел он постоялый двор…»
В этот момент распахнулась дверь и дежурный по этажу, извинившись перед Литератычем, сообщил, что Турухтуна к директору, срочно! Прям чтоб сейчас же шёл!
Сашка тяжело вздохнул и зашагал вон из класса. Видимо, Евгений Маркыч куда-то торопится и не готов ждать до конца урока. А бесчинство, сотворённое Сашкой, намерен выжечь калёным железом, не иначе.
– Сильно злой? – спросил он у дежурного, малявки из четвёртого «А».
Тот пожал плечами:
– Не знаю. Хмурый. И ножик твой в руках вертел.
Сашка только вздохнул. Он на минутку задержался перед окном, чтобы полюбоваться на небо, застрявшее в косой сетке проводов-душеловов. Провода были покрыты инеем и по-новогоднему сверкали на солнце. На крайнем справа, тянувшемся от старого кинотеатра к кирпичной пятиэтажке, сидел снегирь: будто капелька крови на струне.
Сашка вздохнул, решил, что тянуть время нет смысла, и, постучавшись, вошёл в учительскую. Евгений Маркыч разговаривал по телефону. Ножик лежал перед ним на столе, и директор рассеянно барабанил по нему пальцами.
– Да. Обязательно! Вы не беспокойтесь, я лично пригляжу. Конечно-конечно… А что говорят врачи? Стабильно тяжёлое? Ну-у-у… – Он прокашлялся и зачем-то поправил очки. – Да, вы правы, правы. Могло быть и хуже. Да, конечно, о чём речь; мы дадим отсрочку, потом заплатите сразу за третью и четвёртую четверть. Я же понимаю… Простите, минуточку…
Он прикрыл трубку ладонью, тяжело взглянул на Сашку.
Тот набрался смелости:
– Евгений Маркыч, честное слово, я не хотел…
Директор только отмахнулся.
– На, – протянул ему трубку.
Сашка непонимающе моргнул.
– Поговори, это твой отец.
– Сына, ты?
Сашка кивнул. В горле пересохло, воздух вдруг сделался необычайно прозрачным, пространство словно раздвинулось, распахнулось, как детская книжка-театр, и каждый звук гремел с невыносимой отчётливостью.
– Что с твоим мобильным? Почему не отвечаешь на звонки?!
– Дома забыл, – выдавил Сашка.
– Ну дома и дома, не суть, – голос у отца стал скупым, сиплым. – Тут с дедушкой несчастье. Он возвращался из кафе, поскользнулся и упал. Хорошо, что рядом был Антон Григорьевич – он вызвал скорую.
– Когда? – почему-то Сашке было очень важно знать это. – Когда?..
– Да вот с полчаса. Ты слушай внимательно, не перебивай. Мы с мамой сейчас в больнице. Я позвонил домой твоему Дениске, ты сегодня ночуешь у них, хорошо? Утром я за тобой приеду. После школы сразу иди туда.
– А вы с мамой?
– А мы тут пока. Дедушке нужна операция. Я ещё вечером позвоню, или сам наберёшь меня от Дениски. Слышишь?
– Слышу.
– Ну всё, давай, будь молодцом, не подведи меня. Мама и так волнуется…