Душница. Время выбирать
Шрифт:
Папа сказал: зато с Hi-float-покрытием, от преждевременного сдувания. И повышенная чувствительность к магнитному полю, в случае чего – девяностопятипроцентная вероятность, что мимо проводов-душеловов не пролетит. Мама на это устало улыбнулась и попросила Сашку, чтобы говорил с дедушкой как можно чаще.
Сашка пообещал.
Отцу – потом, когда мама ушла спать, – Сашка пообещал учиться лучше прежнего, лучше всех в классе.
Дедовы операции очень дорого стоили, а ещё дороже – те полторы недели, когда
Мама всю ночь проплакала, а потом согласилась.
Отец залез в долги, чтобы оплатить деду шар и приличное место в душнице. И теперь у Сашки было два выхода: учиться на одни десятки или вылететь из школы в государственный лицей, сильно поплоше этого и на другом конце города.
Шара он стыдился. С тех пор как родители забрали шар из аниматория, Сашка ни разу с ним не говорил.
Не знал, о чём. Не знал, как.
Заперся в комнате – теперь принадлежавшей только ему одному – и сказал своим, что готовит уроки. Правда: готовил. За полторы недели слишком много пропустил.
Шар висел над дедовым столом и едва заметно покачивался. К вечеру первого дня Сашка не выдержал, осторожно взял его в руки и прижался ухом к упругому боку.
Внутри было тихо. Если бы не подвешенный у основания жетон из нержавейки – ни за что не отличил бы от обычного гелевого шарика.
Но с жетоном, с медной цепочкой, со слишком нарочитым узором нанопроволоки, вживлённой в ткань, шар выглядел именно тем, чем был: дешёвым, безвкусным, жалким.
Сашка говорил себе и Лебедю, что злится из-за деда: тот был достоин большего. Поэт и всё такое.
Лебедь молча кивал. Сочувствовал.
На переменке Сашка не знал, куда себя деть. Шар казался обузой, ходить с ним было неудобно, он ощутимо тянул руку вверх, раскачивался, даже если не было сквозняка. Сашка подумывал оставить его в классе, но не решился. Это выглядело бы неприлично: дед только недавно умер, нельзя же так вот сразу. Курдин обязательно сострил бы что-нибудь про дикарей, не чтящих своих покойников.
Сам Курдин уже ходил без шарика. Как подозревал Сашка, не в последнюю очередь из-за него и Лебедя; но, кажется, Курдин даже был рад избавлению. Наигрался, зло думал Сашка.
Когда они возвращались с Лебедем после большой перемены, Курдин с Бадей и Бобырко стояли возле лестницы и о чём-то приглушённо переговаривались. Сашка на миг запнулся, но потом выровнял шаг и пошёл прямо на них, глядя Курдину в глаза. Тот, наверное, что-то такое прочёл в выражении Сашкиного лица; замолчал и уступил дорогу.
И ни слова не сказал вслед.
На физике Сашка тянул руку, и на биологии, и на истории. Лебедь завистливо хмыкал. Две восьмёрки и десятка: чуть лучше, чем обычно. Но радости Сашка не испытывал… ни радости, ни гордости. Только усталость, горечь и пустоту.
Вернувшись домой, он достал из кармана сложенную вчетверо заметку,
Сашка представил, как отреагировал бы на неё дед. Наверняка метал бы молнии, позвонил бы Антон Григорьичу и, не стесняясь в выражениях, сообщил всё, что думает по поводу «человека непростой судьбы», «борца за гуманизм, не имеющий границ, прописки и национальности», по поводу «сложных внутренних противоречий, которые отразились в его поэзии последних лет».
Он посмотрел на шар, привязанный над дедовым столом. Тот покачивался, словно водяной цветок, какая-нибудь диковинная актиния в плавном, невидимом потоке.
Поднявшись, Сашка встал перед шаром и начал негромко читать заметку. Голос звучал глупо. Это и было глупо: читать в пустой комнате заметку, как будто шар мог услышать и ответить.
Даже если бы дед был там, в нём, – он ведь не ответил бы, это не в его характере.
Сел делать уроки. Пытался. Вместо этого думал о всякой чепухе. Вот физика – идеальный газ, рэт-боуновское движение частиц… Сашка представил себе, что душа в шаре подобна газу: она должна равномерно давить на стенки. И быть намного легче воздуха, чтобы шар тянуло кверху.
Потом газ-душа с годами просачивается вовне, давление на стенки шара уменьшается, и происходит то, к чему все давно привыкли. Шары постепенно сдуваются, выдыхаются, «концентрация души» падает, и расслышать её с каждым годом становится всё сложнее.
Но не значит ли это, что душа «делима»? Или она похожа на пальто, которое затирается до дыр, теряет вес, цвет, плотность?..
Он хотел спросить об этом отца, но передумал. Родители вернулись с работы усталые, у отца на работе трагедия: в соседнем районе маршрутка потеряла управление и врезалась в школьный автобус.
Сашка сам приготовил ужин и за столом сидел молча. Мама спросила, как успехи, – похвастался оценками.
Надеялся, что больше ни о чём не спросит, но она, конечно, спросила:
– Как дедушка? Ты с ним сегодня разговаривал? Он тебе что-то отвечал?
Сашка вздохнул и покачал головой.
Заранее знал, что мама расстроится, но врать было бы глупо и нечестно.
Она сидела опустив взгляд и поджав губы.
– Ничего, – сказал отец, – это нормально. Ты, главное, не переставай с ним беседовать. Помнишь, что я говорил?
Сашка кивнул:
– Душам нужно время, чтобы привыкнуть.
– Именно. Представь, они же лишаются тела, лишаются всего. Мир остаётся, а они в нём существуют уже совсем по другим законам.
Ночью Сашка лежал без сна и думал об этом. Пытался себе представить. Ты по-прежнему есть, но это «есть» – уже не то, что прежде. Тела нет, нет ничего, что отъединяло бы тебя от мира. Ты смешиваешься с ним. Таешь, расстворяешься. Как крупинка сахара в кипятке.
Продолжаешь существовать, но в настолько «разбавленном» состоянии, что оказываешься одновременно везде и нигде.