Два дня в апреле
Шрифт:
— Я вчера купила себе новую блузку, — похвалилась она. — Всего лишь за три евро! И совсем как новая! Я бы её надела сегодня, но еще не успела перестирать. Завтра надену! Тебе понравится. Она такого красивого голубого цвета.
«Тебе идёт голубое, — сказал он ей когда-то давным-давно, ещё до того как они поженились. — Ты всегда носи что-нибудь голубое. В тон своим глазам». После чего она тут же приобрела себе синие тени для век. Так, ради шутки, что ли. Но тени ей нравятся. И сейчас, когда она идёт к нему, то обязательно синит свои веки. Сейчас тени принадлежат только ему, и она больше ни на кого не тратит свой драгоценный косметический ресурс.
—
Он ударил её только однажды. Всего лишь один раз! Это случилось три месяца тому назад. Безо всякого предупреждения поднял руку и со всего размаха ударил её по лицу ребром ладони. Удар был такой силы, что табуретка, на которой она сидела, отлетела в сторону, а сама она упала на пол. Мо с трудом поднялась на ноги, лицо покраснело, из носа струилась кровь, сердце лихорадочно стучало в груди.
Слава богу, никого не оказалось поблизости, и никто ничего не слышал. Лео тупо уставился на жену, когда она снова уселась на табуретке. Его порыв ярости угас так же стремительно, как и возник.
— Никогда больше так не делай, ладно? — сказала она ему, ощупывая лицо дрожащими пальцами и пытаясь стереть кровь. — Нельзя так делать, дорогой!
И больше он ни разу не поднял на неё руку. Слава богу, никаких серьёзных увечий он ей не нанёс тогда. Ни порезов на лице, ни переломов или растяжений сухожилий. Разве что локоть она ударила больно при падении, и он сильно болел целую неделю и стал чёрным-чёрным в придачу. Как бы то ни было, а ей ещё сильно повезло. Легко отделалась, как говорят в подобных случаях.
Мо не стала сообщать о произошедшем медперсоналу. Лео ведь не хотел причинить ей зла. И потом, он — это уже давно не он! Какой с него спрос? А проинформируй она врачей, и те лишь увеличат дозы успокоительных препаратов и в итоге окончательно превратят его в зомби. Просто впредь надо быть более внимательной, только и всего. Сейчас Мо в оба следит за каждым движением мужа, чтобы — не дай бог! — он снова не выкинул что-нибудь эдакое.
Лео не знает о том, что Финна больше нет. Она не захотела его расстраивать. «Ничего ему не говорите! — предупредила она персонал. — Ему лучше ничего не знать!» Мо поняла, что врачи нашли её просьбу абсурдной, и, наверное, они в чём-то правы. Вон Стефан, пациент из соседней с Лео палаты, умер два месяца тому назад, но Лео никак не отреагировал на известие о его смерти, когда Мо сообщила ему об этом спустя пару дней. И всё же ей была нестерпима сама мысль о том, что Лео должен будет услышать о смерти сына. Какому отцу, даже такому, в кого превратился сейчас Лео, жить с мыслью, что твой сын погиб?
Между тем Лео поглощает свой десерт с тем же отсутствующим выражением лица, что и остальную еду. А ведь было время, когда он обожал такие десерты. Печёные яблоки! Он готов был лакомиться ими хоть каждый день, лишь бы она готовила их для него. Ему нравилось, как она запекает яблоки: кладёт внутрь кусочек масла, щепотку корицы и чайную ложечку сахара.
А перетёртый крыжовник с мороженым? Как только в магазинах появлялся крыжовник, Лео немедленно просил её приготовить именно это лакомство. А еще ему очень нравились пироги с ревенем, свежие булочки с толстым слоем масла и, конечно, взбитые сливки, которые он готов был поглощать в неимоверных количествах. По крайней мере, три или четыре порции — в обязательном порядке. К счастью,
В животе у неё громко урчит. Даже звяканье чайной ложечки о вазочку с желе не заглушает этот звук. Она виновато улыбается, глядя на мужа, но тот никак не реагирует на её улыбку. Трудно поверить, что когда-то он был завзятым юмористом и обожал всяческие хохмочки. Зато сейчас чувство юмора у него отсутствует полностью. А ведь было время, когда он заставлял её смеяться до колик в боку. Умел рассмешить, ничего не скажешь! То забавную рожицу, бывало, скорчит, то особым образом выгнет бровь или пошевелит челюстью. Помнится, ему удавалось заставить её улыбаться даже после выкидышей. Ну да всё это в прошлом! Ушло безвозвратно…
Она скармливает ему последнюю ложечку крема.
— Ну вот, теперь всё! — констатирует она с удовлетворением.
В июне будет девять лет, как всё это началось. Ей в то время было шестьдесят шесть, ему оставался всего лишь месяц до семидесятилетия. И вот наступил момент, когда пришлось признать очевидное: всё, она выдохлась и уже не в состоянии справляться с ним самостоятельно. А ведь до этого она убеждала и себя, и Финна, что всё обязательно нормализуется и она со всем управится сама. Бессонные ночи (а она ночами не смыкала глаз, опасаясь, что, как только она утратит контроль над мужем, тот может что-нибудь натворить) окончательно добили её. И тогда было решено поместить Лео в лечебницу.
И вот уже целых девять лет она прожила без своего Лео. Тогда она продала их огромный дом, который они унаследовали от его родителей, и переехала в небольшой кирпичный домик, в пользу которого было лишь то, что он находится недалеко от лечебницы. Все оставшиеся от покупки новой недвижимости деньги пошли на содержание Лео, плюс еще средства, получаемые по медицинской страховке. В своё время, как только магазин стал приносить прибыль, Лео тут же оформил страховой полис.
Итак, девять лет в лечебнице. И целых восемь — с того дня, когда он окончательно перестал реагировать на её появление, уже не узнавая жену даже в лицо. И почти три года прошло с тех пор, как он перестал говорить. Не говорит ни с кем, в том числе и с нею.
Он всё больше и больше уходит в себя. «Распад личности продолжается» — такими словами доктора рисуют ей нынешнее состояние Лео. Сознание постепенно расщепляется, и он теряет человеческое обличие. Уже не может больше самостоятельно пользоваться туалетом, не может сам есть, умываться, обихаживать себя. И способность ходить тоже почти утрачена. Он в состоянии сделать всего лишь несколько шаркающих шагов и только. В июле Лео исполняется семьдесят девять лет. Но разве можно назвать его нынешнюю жизнь жизнью в полном смысле этого слова? Скорее это просто некое безличное существование. И в этом смысле его тоже больше нет с нею, как нет её дорогого Финна.
Однако он всё еще живёт, дышит, ест, еще способен заглотить кусок и даже пережевать его. Значит, он всё еще с ней. И к тому же он — её муж. Муж! В болезни и в здравии, до самого своего смертного часа. Врачи не строят прогнозов на его счёт. Впрочем, она и не спрашивает их об этом. Зачем ей знать? Да и что существенно способна поменять такая информация в её жизни?
И потом, кто сказал, что не бывает чудес? Вдруг в один прекрасный день она заглянет ему в глаза, поднося очередную ложку ко рту или рассказывая обо всех тех мелких событиях, которыми ознаменовалась её очередная рабочая смена в «Лавке радости», и увидит в этих глазах проблеск сознания. И узнает в нём того человека, которого когда-то любила. И он даже попытается каким-то образом выразить ей все те переживания, которые происходят у него внутри. Или случится чудо из чудес, и в каких-то самых дальних уголках его памяти, ещё не затронутых страшной болезнью, вдруг вспыхнет свет, и он узнает свою жену.