Два дня

Силвис Рэндалл

Подойдя к краю широкой заболоченной зоны и заметив слева от себя дорогу из хорошо утрамбованной глины и гравия, герой Хьюстона направился прямиком к этой дороге. А выйдя на нее, повернул на север и зашагал все быстрее и энергичней, пока писатель не осадил его: «Подожди». Герой остановился. «Ты не можешь вернуться домой, – сказал ему Хьюстон. – Ты должен сойти с дороги». Герой повернулся и, двигаясь уже менее решительно, даже неуверенно, вернулся к кромке клюквенного болота. И встал там, глядя на воду и ожидая, когда его автор решит, что ему делать дальше. «Он знает, что полицейские прочесывают лес, – подумал Хьюстон. – Он знает, что у них наверняка имеются собаки. И что они могут задействовать в поисках даже вертолет, когда туман рассеется и летать станет безопасно. Так что же он теперь предпримет?»

С

небольшим усилием Хьюстону удалось разделиться со своим героем и начать мыслить самостоятельно. Обычно он сначала осознавал самого себя – сидящим за рабочим столом и водящим синими чернилами по желтому линованному блокноту, а потом уже вживался в роль героя истории, разворачивающейся в его воображении. Теперь восприятие изменилось. И он в первую очередь отождествлял себя с героем, продрогшим, уставшим и голодным, и только во вторую – с писателем, наблюдающим и направляющим действие.

Герой из истории Хьюстона стоял у кромки болота и ждал. Хьюстон не дал ему имени и не желал осмысливать причину его бегства. Он затолкал предысторию этого человека в самый дальний закуток своего сознания. Единственной заботой Хьюстона в этот момент было сосредоточиться на этом волнительном поворотном событии своей истории. Что сейчас следует сделать его герою?

Он должен войти в воду…

Герой опустил глаза на свои ботинки. Это были кожаные туфли типа мокасин фирмы «Скечерс», со шнурками из сыромятной кожи. Они не могли защитить его ноги от ледяной воды.

«Через месяц я бы носил свои любимые ботинки „Кларкс“, высотой до лодыжки», – подумал Хьюстон. По их низу шел черный защитный резиновый кант толщиной с целый дюйм. А сама кожа была обработана специальным водоотталкивающим составом, надежно предохраняющим от грязной жидели, которая покрывала дорожки в кампусе до прихода марта. «Мне нужно было обуть эти ботинки!»

Хьюстон встряхнулся, взял себя в руки и отстранился от героя подальше. Потому что совершенно расхотел быть этим героем, стоящим у края болота. И захотел быть только писателем, выписывающим его шаги. «Мокасины тоже хороши, – сказал себе Хьюстон. – Ведь из-за них герой оказывается в большей опасности. А опасности, угрозы и риски полезны для сюжета. Чем их больше, тем лучше!»

Он должен войти в воду, но не слишком глубоко.

Осторожно, даже робко, герой ступил в воду – сначала левой ногой, потом правой. Вода плотно обволокла его голени. Какое необычное ощущение! Как будто на ногах у него мокрые ледяные гетры. Дно болота оказалось мягким и вязким – ковер, сотканный из водорослей, мхов и остатков отмирающих растений. «Ему надо пройти по болоту», – подумал Хьюстон. И его герой устремился на юг. Хьюстон не знал, насколько велико это болото, потому что не писал о нем. Болото существовало до начала его истории и возникло по своей собственной воле. И у Хьюстона как писателя не осталось иного выбора, как принять этот непредвиденный элемент повествования и использовать его как можно эффективней, не имея ни малейшего представления о том, к чему это может привести. Он напомнил себе слова Доктороу, уподобившего написание романа ночной езде в кромешном тумане [3] . Единственное, что остается делать – это продолжать движение.

3

Эдгар Лоренс Доктороу (1931–2015) – американский писатель.

«Просто продолжай движение, не останавливайся! – подсказал Хьюстон герою. – Даже если ты не можешь заглянуть далеко вперед. Позволь истории развиваться естественно. Пусть все идет своим чередом».

Хьюстон с удовольствием наблюдал за тем, как угольно-черная вода заволакивала и уничтожала следы его персонажа. При каждом шаге его герою приходилось полностью поднимать ноги из воды, чтобы не оказаться стреноженным путами ползучих водяных растений. Но вода шустро затягивала все отпечатки его ступней, а клубы взвихренного ила быстро рассеивались и оседали на дно болота. Довольно скоро ступни героя начали гореть от холода,

но ему не оставалось ничего другого, как продолжать движение. Уходить от преследователей по твердой почве было слишком рискованно. Хьюстон велел ему двигаться вперед как можно быстрее, и он это делал. Он не был персонажем театра абсурда. Он был героем Хьюстона и делал то, что ему говорил его автор, в меру своих сил и возможностей.

На южной оконечности клюквенного болота герой Хьюстона вышел к ручью, бегущему на юг. Он остановился и подождал, пока Хьюстон оценит ручей. Хьюстон вовсе не желал, чтобы его герой двигался все время на юг. Но он понимал, что ручей – это отличная возможность скрыть от преследователей маршрут его передвижения. Ноги героя уже сводило от жгучего холода, но выбираться на твердую землю даже ради кратковременной передышки было непозволительно.

И Хьюстон посоветовал герою пойти по ручью и даже ускорить темп. Впрочем, идти теперь стало немного легче: ручей был неглубоким, всего несколько дюймов, и то и дело обнажал коренную породу. По этим каменистым проплешинам герой передвигался почти как по твердому берегу, совсем не сбавляя скорости. Да и вода в ручье была на несколько градусов теплее, чем в болоте.

Может, ступни его героя не сильно пострадают? И не напугают его чернотой обмороженной кожи, когда он наконец присядет где-нибудь и снимет свои мокрые ботинки? Может, не пострадают, а может, и пострадают… Хьюстону нужно лишь подождать и посмотреть, как будут развиваться события и куда приведет его героя ручей в конечном итоге.

«Странная, однако, получается история», – подумал Хьюстон. Он наблюдал за своим героем, теперь уже почти бегущим вниз по течению мелкого потока. Слышал звонкие всплески воды и гулкие шлепки ног. А потом вдруг ощутил на лице своего героя солнце. И сказал себе то, что обычно говорил себе раньше при сочинении романов – всякий раз, когда развертывавшийся сюжет сбивал его с толку настолько, что он готов был предаться расстройству и разочарованию: «Доверься процессу, Хьюстон. Доверься истории».

Глава 10

Демарко не мог припомнить, чтобы употреблял слово «покров» в своих разговорах. Да и слышал его сержант разве что на похоронных процессиях. Но именно это слово почему-то пришло ему на ум, пока он шел от парковки кампуса к Кэмпбелл-Холлу, расположенному от нее в ярдах шестидесяти-семидесяти. Сержант хоть и не произнес его вслух, но осознал и прочувствовал его значение. Он ощутил покров, опустившийся на колледж Шенанго, так же отчетливо и болезненно, как всегда ощущал на своей шкуре резкое понижение давления. Атмосфера в колледже висела тяжелая и гнетущая. Блуждающие между корпусами студенты передвигались, как лагерные заключенные, бредущие на заплетающихся ногах из своих клетушек в газовую камеру. И даже их редкий смех звучал как-то мрачно и даже фальшиво.

Сержант бывал в этом кампусе и раньше. Дважды он приходил сюда послушать концерты блюзовой музыки. Но чаще совсем с другой целью – задержать и доставить в участок какого-нибудь студента, бросившего свою тачку в загородной канаве, либо подозреваемого в сбыте наркотиков или в сексуальном насилии. И всегда, невзирая на сезон года, обстановка в колледже казалась ему бодрой, почти праздничной, и обнадеживающе невинной. Но сейчас атмосфера была напряженной и давящей, как воздух в проколотой шине.

Администрация колледжа предпочитала, чтобы любого сотрудника правоохранительных органов, появляющегося в студгородке, сопровождал представитель охранной службы кампуса. И обычно Демарко считался с этим требованием. Но сегодня ему совсем не хотелось, чтобы какой-нибудь сопляк-недоучка смотрел ему в рот и доставал дурацкой болтовней, пытаясь завоевать его расположение и заручиться ходатайством для работы в полиции. Сегодня дух товарищества Демарко изменил.

Накануне он мотался по парку «Морис Годдард» до тех пор, пока адски не заболели ноги. Выпил слишком много горячего кофе из пластиковых стаканчиков и выдержал слишком много пытливых взглядов молодых глаз, которые преследовали его весь день так, словно он был хранителем всех секретов и с его губ в любой момент могли сорваться важные слова и ценные знания. И теперь сержант чувствовал себя изнуренным и опустошенным, как вывернутый карман.