Два капитана (журнальный вариант)
Шрифт:
Я окликнул его. Он обернулся с недоумением, сердито махнул рукой и сказал:
– Подожди!
– Валя, на одну минуту!
– Постой, ты меня собьёшь. Восемь, девять, десять…
Он считал червей.
– Вот жадюга! Семнадцать, восемнадцать, двадцать…
– Валька! – взмолился я.
– Выгоню вон! – быстро сказал Валька.
Я с ненавистью посмотрел на летучих мышей. Они висели вниз головой, лопоухие, с какими-то странными, почти человеческими мордами. Мерзавцы! Ничего не поделаешь! Я должен был ждать, пока они нажрутся.
Наконец! Но, гладя себя по носу грязными пальцами,
– Иди ты к чёрту! – сказал я ему. – Всю душу вымотал со своими зверями… У тебя есть деньги?
– Двадцать семь рублей! – с гордостью отвечал Валька.
– Давай всё…
Это было жестоко: я знал, что Валька копит на каких-то змей. Но что же делать? У меня было только семнадцать рублей, а билет стоил ровно вдвое.
Валька слегка заморгал, потом серьёзно посмотрел на меня и вынул деньги.
– Уезжаю.
– Куда?
– В Энск.
– Зачем?
– Приеду – расскажу. А пока вот что: Ромашка – подлец! Ты с ним дружишь, потому что не знаешь, какой он подлец. А если знаешь, то ты сам подлец! Вот и все. До свиданья.
Я был уже одной ногой за дверью, когда Валя окликнул меня – и таким странным голосом, что я мигом вернулся.
– Саня, – пробормотал он, – я с ним не дружу. Вообще…
Он замолчал и снова начал сандалить свой нос.
– Это я виноват, – объявил он решительно. – Я должен был тебя предупредить. Помнишь историю с Кораблёвым?
– Ещё бы мне её не помнить!
– Ну вот! Это – он.
– Что – он?
– Он пошёл к Николаю Антонычу и все ему рассказал.
– Врёшь!
Мигом вспомнил я этот вечер, когда, вернувшись от Татариновых, я рассказал Вальке о заговоре против Кораблёва.
– Позволь, но ведь я же с тобой говорил.
– Ну да, а Ромашка подслушал.
– Что ж ты молчал?
Валька опустил голову.
– Он взял с меня честное слово… – пробормотал он. – Кроме того, он грозился, что ночью будет на меня смотреть. Понимаешь, я терпеть не могу, когда на меня смотрят ночью. Теперь-то я понимаю, что это ерунда. Это началось с того, что я один раз проснулся – и вижу: он на меня смотрит.
– Ты просто дурак, вот что!
– Он записывает в книжку, а потом доносит Николаю Антонычу, – печально продолжал Валька. – Он меня изводит. Донесёт, а потом мне рассказывает. Я уши затыкаю, а он рассказывает.
Года три тому назад в школе говорили, что Ромашка спит с открытыми глазами. Это была правда. Я сам видел однажды, как он спал, и между веками ясно была видна полоска глазного яблока – какая-то мутноватая, страшноватая… Это было неприятно – и спит, и не спит! Ромашка говорил, что он никогда не спит. Разумеется, врал – просто у него были короткие веки. Но находились ребята, которые верили ему. Его уважали за то, что он «не спит», и немного боялись. Должно быть, отсюда пошла и Валькина боязнь: ведь он пять лет проспал рядом с Ромашкой, на соседней койке.
Все это смутно пронеслось в моей голове. «Балда, – подумал я. – Хорош естествоиспытатель!»
– Эх ты, тряпка! – сказал я. – Мне сейчас некогда разговаривать, но, по-моему, об этой книжечке ты должен написать в ячейку. По правде говоря, я не думал, что он тебя так оседлал. Сколько «честных» слов ты ему надавал?
– Не
– Посчитаем.
Он печально посмотрел на меня…
Из Зоопарка я поехал на вокзал за билетом, а оттуда в школу. У меня была хорошая готовальня, и я решил захватить её с собой – на всякий случай, чтобы продать, если придётся туго.
И вот ко всем моим глупостям прибавилась ещё одна – и я с лихвой за неё расплатился!
В спальне было человек десять, когда я вошёл, и, между прочим, Таня Величко – девочка из нашего класса.
Все были заняты – кто чтением, кто разговором.
Шура Кочнев изображал нового математика: подняв руки, он бросался к воображаемой доске и медленно, с достоинством садился. Кругом хохотали. Словом, никто не обращал внимания на Ромашку, который стоял на коленях у моей кровати и рылся в моём сундучке.
Эта новая подлость меня поразила. Кровь бросилась мне в голову, но я подошёл к нему ровными шагами и спросил ровным голосом:
– Что ты ищешь, Ромашка?
Он испуганно поднял на меня глаза, и как я ни был взволнован, однако заметил, что в эту минуту он необыкновенно походил на сову: удивительно бледный, с красными большими ушами.
– Катины письма? – продолжал я. – Хочешь передать их Николаю Антонычу? Вот они. Получай!
И я с размаху ударил его ногой в лицо.
Все было сказано тихим голосом, и поэтому никто не ожидал, что я его ударю. Кажется, я двинул его ещё два или три раза. Я бы убил его, если бы не Таня Величко. Пока мальчики стояли, разинув рты, она смело бросилась между нами, вцепилась в меня и оттолкнула с такой силой, что я невольно сел на кровать.
– Ты с ума сошёл!
Сквозь какой-то туман я увидел её лицо и понял, что она смотрит на меня с отвращением. Я опомнился.
– Ребята, я вам все объясню, – сказал я нетвёрдо.
Но они молчали. Ромашка лежал на полу, закинув голову, и тоже молчал. На щеке у него был синий кровоподтёк. Я взял сундучок и вышел…
С тяжёлым чувством я часа три бродил по вокзалу. С неприятным, отвратительным чувством я читал газету, изучал расписание, пил чай в буфете третьего класса. Мне хотелось есть, но чай показался мне невкусным, бутерброды не лезли в рот, – во рту был такой вкус, как будто я наелся червей, как Валькины летучие мыши. Я чувствовал себя каким-то грязным после этой сцены. Эх, не нужно было возвращаться в школу! Готовальня? На кой она мне чёрт! Неужели не достал бы я на обратный билет у тёти Даши?
Глава 12
РОДНОЙ ДОМ
Одно впечатление осталось у меня от этого путешествия по тем местам, где мы с Петькой Сковородниковым когда-то бродили, воруя и побираясь, – впечатление необыкновенной свободы.
Впервые в жизни я ехал по железной дороге с железнодорожным билетом. Я мог сидеть у окна, разговаривать с соседями, курить, если бы я вообще курил. Не нужно было лезть под лавку, когда проходил контролёр. С равнодушным видом, не прерывая разговора, я отдал ему свой билет. Это было необыкновенное ощущение, какое-то просторное, хотя в вагоне было довольно тесно. Оно развлекало меня, и я думал теперь об Энске – о сестре, о тёте Даше, о том, как я свалюсь к ним как снег на голову, и как они меня не узнают.