Два мецената
Шрифт:
– Что?
Виссарион сказал многозначительно:
– Она ответила: «Я подумаю»…
– Да, она так и сказала: «Я подумаю»… – повторил Виссарион. – Ещё тётя сказала, что она хочет с тобой, папаша, посоветоваться… узнать, – может быть ты пожелаешь принять участие в её затее: больницу какую-то она хочет устроить… благотворительную.
– Ты бы ей напомнил, что я никогда благотворительностью не занимался…
Сергей Петрович сказал:
– Я уверен Арсений Кондратьевич, что вы много добра делаете…
–
– Начиная с того, что на ваших фабриках тысячи людей кормятся – возражал Сергей Петрович.
– А вы, батенька, подите к ним да спросите, кто кого кормит; они меня или я их… И считают ли они меня благодетелем?.. «Кровопивцем» они меня считают. И они, разумеется, правы.
«Что это: горечь, обида… или цинизм?» – подумал Сергей Петрович и не мог решить: старик говорил совершенно спокойно, как о чём-то самом естественном, простом, обыкновенном, о чём-то таком, что иначе и быть не может…
– Видел я доктора Сивцова, – завтра, папаша, он хочет к тебе заехать…
Старик поморщился:
– Надоедают они мне, – доктора… И без них знаю, что скоро помру.
– Будет вам на себя это напускать, – сказал Грошев, – поживёте ещё долго… Вам жить надо…
– Нет уж, моя жизнь прожита, – сказал старик, – всё я сделал, что полагается человеку: воспитал своих детей, обеспечил их – проживут безбедно… Могут и без меня обойтись.
Мрачный разговор о смерти постаралась замять старшая барышня: она стала рассказывать, какую видела смешную сцену на улице: извозчик зацепил санями за чью-то карету, – сани обернулись, – хорошо, что извозчик никого не вёз… прибежал городовой, собрались зеваки, повели извозчика в участок…
XVI
После обеда Виссарион пригласил Воронина и Грошева в свои комнаты; Сергей Петрович показал картину Зимина.
– Недурно передано настроение… тоска… – решил благосклонно Грошев.
«Шарлатан!.. – подумал Сергей Петрович, – как он относится к Зимину, у которого и ремня-то не достоин развязать на ноге… Недурно передано!..»
– Д-да… Ничего себе… – раздался голос Арсения Кондратьевича; он стоял здесь, у картины, и рассматривал, прищурив глаз, а к другому приставив кулак в виде трубочки.
Лакей вошёл торопливо:
– Глафира Михайловна приехали…
– Тётя Глаша!.. – воскликнул Виссарион с оттенком удовольствия и некоторого почтения.
Арсений Кондратьевич быстро пошёл встречать свояченицу.
– Папаша, я сейчас приду… – крикнул Виссарион.
– Хотя… эта картина на выставке как-то сильнее впечатление производила… – заговорил Грошев, – не прошёлся ли потом Зимин кистью по ней, не испортил ли? Это с ним бывает…
– Сколько возьмёте за картину? – спросил Виссарион.
– Две тысячи рублей. На выставке
– Я ничего не могу решить сейчас, – сказал Виссарион, – вы когда едете?..
– Хотелось бы скорее уехать…
– Давайте увидимся вечером сегодня же… И решим…
– Пожалуйста…
– Около двенадцати вечера приезжайте… – Виссарион назвал один шикарный московский ресторан.
– Спросите мой кабинет… Вам укажут. Картину пока можно здесь оставить?
– Конечно. А если не сойдёмся, – тогда завтра и возьму.
Виссарион и Грошев пошли проводить Сергея Петровича. В зале Арсений Кондратьевич говорил со свояченицей, – они стояли.
Тётя Глаша была ещё нестарая женщина, со следами красоты; она была в чёрном платье и в шляпке, отделанной мехом.
Виссарион поцеловал у ней руку, она поцеловала его в лоб и провела рукой по его волосам. Грошев так же поцеловал у ней руку, и она поцеловала его в лоб, но по голове не погладила. Сергей Петрович поклонился ей и получил в ответ добродушный кивок головой; он остался стоять на почтительном расстоянии, чтобы проститься со стариком, который провожал Глафиру Михайловну – она уже уезжала. Арсений Кондратьевич уговаривал свояченицу остаться посидеть. Она прощалась.
– Я так спешу… так спешу… Заехала только взглянуть на тебя, старика: как ты себя чувствуешь, мой дорогой? Ведь ты ещё не выезжаешь?
Столько заботливости, внимания было в искреннем тоне этой женщины.
– Берегусь пока ещё… Не совсем оправился… Спасибо тебе, родная, что не забываешь.
И в тоне Арсения Кондратьевича была какая-то особенная ласковость. Он казался растроганным.
– Береги себя, милый!.. береги… – упрашивала нежно Глафира Михайловна и плавно направилась к выходу.
Все её проводили. Грошев ушёл вслед за ней. Старик остался на верхней площадке лестницы. Тётю Глашу спустили на подъёмной машине. Виссарион и Воронин сбежали по лестнице в переднюю, на нижний этаж и там ещё раз простились с Глафирой Михайловной, при чём она опять погладила Виссариона по голове.
Выходя на улицу от Дариных, Сергей Петрович видел быстро мчавшуюся карету тёти Глаши. Кучер грубо кричал «эй» на извозчиков, и те поспешно сторонились.
XVII
Когда Сергей Петрович сказал: «Проведите меня в кабинет г-на Дарина», – один из лакеев ресторана почтительно ответил:
– Вы г-н Воронин?.. Вас ждут.
И повёл Сергея Петровича через ярко освещённый электрическими люстрами зал, в котором за столиками, на бархатных диванах и стульях сидели и угощались много народу, и мужчин и дам. Оркестрион играл застольную песню из Травиаты.
Из этого зала прошли через коридор с дверями направо и налево. У одной из дверей лакей постучал.