Два очка победы
Шрифт:
Машина остановилась на пустынном перекрестке, перед светофором. Звонарев глянул в зеркальце, отыскивая взгляд Скачкова.
— Геш, в городе треп идет, будто не состоится ваша Вена? «Везде уже!»
— Треп и есть. Двадцатого вылетаем.
— Двадцатого… — Звонарев что-то прикинул в уме. — А как же с играми?
— Домашние матчи, на своем поле, по календарю, а на выезде Федерация футбола обещала перенести.
— Вы с кем сейчас встречаетесь?
Очередную встречу «Локомотив» проводил с ленинградцами.
— Ого! — Звонарев уважительно присвистнул. — Решетников
— Ну вот еще! — запротестовал Скачков. — Ригель — хам, грубиян, а Решетников, хоть и играет жестковато, но футболист техничный, думающий — один из лучших полузащитников страны. Какое может быть сравнение?
— Значит, мне показалось, — уступил Звонарев и, заметив, что красный свет над перекрестком замигал, мягко стронул машину. Ночью, по безлюдным улицам, он любил спокойную меланхолическую езду.
— Я тебе что хотел сказать, Геш, — не утерпел Звонарев, когда они приехали и Скачков стал помогать Клавдии с ребенком на руках выбираться из машины. — Родион Васильевич на вашего… ух!.. слышать не может!
Он словно сообщал большой секрет. Начальника дороги Звонарев всегда называл только по имени и отчеству: Родион Васильевич сказал, Родион Васильевич сделал.
— Это же надо: первая игра дома и так опозориться! Да ведь дураку же ясно было, что «Торпедо» сразу кинется в атаку. Правда, там еще судья подонок. Он игру-то сделал. За что пенальти дал? Подумаешь — снос! Это же футбол, а не балет.
Выписывая целый ворох всяческих спортивных изданий, Звонарев мог рассуждать о спорте часами. Ему часто доводилось попадать в окружение Рытвина, и по тому, что он высказывал, можно было судить о настроениях «наверху». Сейчас у всех на языке новый наставник «Локомотива».
— Нет, ты сам подумай, Геш! Он у вас что — псих? Все с ног на голову. Родион Васильевича оскорбил. Кому вдруг взял и — в шею. Как он работать-то думает? И с кем собирается играть? Батищева поставит? Х-ха! Он наиграет! В прошлом году, вам Ригель шороху навел, а нынче все-таки Фохт, не кто-нибудь!
Отчисление Комова он считал почти диверсией против команды. «Локомотив» всегда славился своей защитой, и вдруг удар как раз по защите, по основному бастиону.
— Геш, согласись, что такие операции не проводятся перед ответственными матчами! Залетите вы в Вене на несколько штук. Все так считают.
В это время Клавдия, подхватывая болтавшиеся ноги Маришки, пыталась открыть дверь подъезда.
— Чего пылить попусту? — отмахнулся Скачков, торопясь помочь ей. — Все еще направится.
— Да я думаю! — убежденно произнес Звонарев. — А как же иначе? Ведь впереди-то…
Последние слова он прокричал вслед убегавшему Скачкову и подождал, пока за ними не захлопнулась входная дверь.
Дома пришлось вынести немое, но красноречивое возмущение Софьи Казимировны. Она забрала, почти вырвала у Клавдии спящего ребенка. Началась поздняя суматоха, в которой Скачкову не находилось места: хлопанье, дверей, шум воды на кухне, компрессы, порошки, плач разбуженной Маришки.
Предложение Скачкова вызвать скорую помощь осталось
Дождавшись, когда в квартире все затихло, Скачков на цыпочках прокрался по коридору. «Женская половина», как он называл другую комнату, напоминала палату тяжелобольного. Торшер завешен шалью, Клавдия, низко наклоняясь к свету, изучала термометр. Температура все же была.
— Хоть бы ребенка оставили в покое! — сварливо проскрипела Софья Казимировна. Очки на ее лице сверкали угрожающе. В болезни Маришки она считала виноватыми обоих. Только что шепотом она как следует отчитала Клавдию. Губы ее, обескровленные от постоянного сжатия, превратились в гневную полоску.
От греха Скачков снова убрался к себе.
Он задремал, не выключая света, а когда проснулся, не сразу сообразил, где он, что с ним. Время было далеко за полночь. На цыпочках Скачков вышел в коридор.
Через стеклянную дверь был виден беспорядок в женской половине. Клавдия спала на раскладушке в халатике, ноги прикрыты кофточкой. Софья Казимировна, в очках, не раздеваясь, дремала в кресле возле детской кроватки.
Чтобы не шуметь, Скачков приник ртом к крану и осторожно пустил воду. Напившись, он с теми же предосторожностями, не уронив ни капли, закрыл кран.
У себя в комнате он быстро разостлал постель и, щелкнув выключателем, с наслаждением вытянулся на свежих простынях. Давно надо бы спать, иначе завтра на первой же тренировке не потянешь ног…
Они не задержались бы у Звонаревых, если бы не спор, начавшийся с упоминания имени Каретникова. Скачков уверял, что с новым тренером дела «Локомотива» должны пойти на лад. Звонарев скривился. На его взгляд, век тренера обещал быть очень недолгим. Проигрыши в первых матчах, нездоровая обстановка в команде, да еще и оскорбление самого Рытвина… Он считал, Каретников продержится самое большее до возвращения из Вены. До бесславного возвращения! А там с него спросят сразу за все!
В разговор понемногу втянулись женщины. Телевидение с его регулярными передачами чемпионатов мира приобщило к футболу даже самых равнодушных. Наравне с мужчинами футболу стали поклоняться и женщины. А Клавдия была такой поклонницей с детских лет. Это она однажды заявила, что футбол стал любимым представлением планеты.
Скачкова всегда поражало, что она знала все или почти все в этом сугубо мужском виде спорта. У нее был верный глаз на перспективных игроков, она была способна, посидев на тренировке, сделать ряд глубоких замечаний относительно того, как будет выглядеть команда в завтрашнем матче. Арефьич, знавший Клавдию давным-давно, звал ее «глаз-алмаз». Ребята в команде относились к ней, как к «своему парню». Прежний капитан «Локомотива» Шевелев, прежде чем ступить на поле, подставлял ей спину и просил: «Клаш, будь другом, стукни на счастье!» Известный актер, приезжавший на съемки, познакомился с Клавдией вот здесь же, у Звонаревых, и был с ней на матче; потом он признался Скачкову: «Вы не представляете, Геннадий, какой она специалист! Я теперь смотрю на поле совсем другими глазами. А ведь считался болельщиком со стажем!»