Два романа из кармана (сборник)
Шрифт:
Вечером на звонок Степана Татьяна долго не отвечала. Весь оставшийся день после обеда она думала о том, что скажет ему, как поведёт себя, решила, что не подаст виду, что знает о его свидании с Ларисой, будет ждать, что он сам как-то это объяснит, но звонок Степана всё спланированное ею разбил вдребезги, мысли запутались, появился какой-то неведомый ей ранее страх, желание сказать ему что-то нехорошее, потому она долго не соединялась. Наконец, решилась, нажала на кнопку соединения. Радостный, бодрый, уверенный голос Степана немного привёл её в равновесие. Он задал вопрос, надо было уже отвечать, но она вопрос прослушала, а потому схитрила:
– Прости, тебя плохо слышно. Перезвони, пожалуйста.
Степан тут же перезвонил.
– Тань, я у тебя под окнами. Зайду? Напоишь чаем?
– Заходи, – обрадовалась Татьяна. Тема разговора, предполагаемого Татьяной, была для неё так значима, что говорить об этом по телефону ей казалось совершенно недопустимым. У Степана было достаточно времени объясниться с ней по вопросу «мы выбираем, нас выбирают», он же доселе молчал, значит, считала Татьяна, надо как-то подвести его к этой теме, а вот как подвести, она так для себя и не решила.
Войдя в прихожую с красивой зелёной коробкой с выпечкой внутри, Степан передал её Татьяне, а сам тут же потянулся к ней с поцелуем. Татьяна, что-то надламывая в себе, отстранилась, повернулась к нему спиной и пошла в кухню, приглашая его за собой коротким словом «зароходи». Степан не заставил себя ждать. Быстро переобувшись в шлёпанцы, которые оставил у неё сегодня утром, прошёл за нею, подошёл сзади, обнял и уронил ей на шею поцелуй. Татьяна сделала попытку отстраниться. Не получилось. Степан крепко обнимал её за плечи и ронял на её шею свои сказочные поцелуи. Внутренний протест и внутреннее же «да» боролись в Татьяне между собой; победило «да», поддерживаемое невероятной истомой, рождаемой поцелуями Степана, силой его рук, запахом его тела, его дыханием. Перестав вырываться, она позволила Степану повернуть себя к нему лицом и поцеловать в губы. «Боже, – успела подумать Татьяна, возносясь в нереальность, – и я, дура, хотела лишить себя этого? Да бог с ней, с Лариской. Мало ли их у него было. Теперь он выбрал меня, он – мой». В нереальности кружили оба. Степан, перецеловавший доселе немало женщин, и не предполагал, что поцелуй способен так отрывать от реальности, кружить в блаженстве. В поцелуе оба – и Татьяна, и Степан – потеряли своё «я», слились и стали одним целым – лёгким, насыщенным, позитивным. Долгий пронзительный свист чайника прервал их поцелуй. Татьяна стала разливать в чашки чай, Степан, помыв руки, стал распаковывать принесённую им коробку. Жёсткая высокая цилиндрическая светло-зелёная коробка с золочёной каймой была красиво перевязана атласной тёмно-зелёной ленточкой. Степан неумело развязал бант, освободил коробку от ленты и навешанных на неё этикеток, вынул из коробки прозрачный пакет, красиво перевязанный другой, более узкой зелёной ленточкой, отвязал и её, достал из пакета кулич и, не донеся его до выставленной Татьяной широкой мелкой тарелки, со словами «о, какой тут лес!» брезгливо сунул кулич назад в пакет.
– Что там? – заинтересовалась Татьяна.
– Вековая плесень, – ответил Степан, указывая на необычную белую лохматую плесень, покрывающую верх кулича, под которой просматривались шоколадные и карамельные палочки.
– О да! Это лучше не есть. А у меня сырники! Будешь?
– Конечно! Сама пекла?
– А кто же?
– Конечно, буду! А этот кулич отнесу назад. Вот ведь подсунули!
– Кто? Продавцы-то не заглядывали в коробку. Кулич дорогой, химии в него не положили или положили мало, потому он и заплесневел. Поди вон, купи дешёвый торт – он с месяц простоит, и хоть бы что, никакой плесени.
Стали пить чай с сырниками. Степан, жуя сырник, проурчал что-то одобрительное и умолк. Во всём его облике читалось блаженство. Взгляды его на Татьяну были умилённо-ласковы.
Татьяна не выдержала и спросила:
– А ты со всеми так?
Степан насторожился:
– Как?
– Ну, как со мной?
– Танюш, не понял. Что ты имеешь в виду? – во взгляде Степана появилась настороженность.
– Ну, я имею в виду, – очень волнуясь, гася в себе обиду, проглатывая вдруг появившийся в горле воздушный ком, и оттого медленнее,
– А что мои отношения? – тоже сильно взволновавшись, но внешне равнодушно спросил Степан. Не получив от Татьяны ответа, продолжил: – Танюш, ты, наверное, думаешь, что я к тебе отношусь как ко всем другим? Нет. Ты другая. Ты – лучшая. Я благодарю Бога за нашу встречу.
Все эти слова, сказанные после вопроса, оставленного Татьяной без ответа, Степан произнёс с трепетом, с придыханием. При этом он поднял со стола руку Татьяны, поднёс её ко рту и по окончании слов ткнулся в неё необычно тёплыми и чуть влажными от чаепития губами. Со стороны это выглядело как артистическая игра. Но Татьяне хотелось слышать именно эти слова, и именно так произнесённые. Желание спросить его о встрече с Ларисой отпало, ей было всё ясно: она одна в сердце Степана.
Так думали и многие в обществе. Татьяна была единственной, кому Степан выказывал особые знаки внимания. Все быстро привыкли к этому, и многие считали их красивой счастливой парой, но не все. Были и те, кто считали, что Татьяна совсем не пара Степану, он мог бы найти и получше; были и те, кто считали Степана не парой Татьяне, но вслух того не высказывали. Шла третья неделя со дня появления Степана в обществе, а отношения Татьяны и Степана всё ещё оставались темой разговоров сотрудников общества, особенно женской его части, хотя зачастую и мужчины пробегались по ней.
«Сегодня Красавчику снова доставили розу. Ему уже должны делать скидки».
«Вы видели, сегодня наш директор по кадрам на работу приехал вместе с Татьяной Владленовной!» – «Ой, да они уже давно вместе ездят не только на работу, но и с работы». – «Красавчик уволил Завального». – «Понятно, убирает конкурентов. Завальный давно на Татьяну глаз положил. Смотри, как бы и тебя не уволил, ты ведь тоже на неё поглядывал». – «Это когда? Я ж женат!»
Но больше всех отношения Татьяны и Степана интересовали босса. Каждый раз, как только Степан заходил в кабинет Татьяны, Параченко, оповещённый специальным сигналом, с очень смешанным чувством, являющимся сплетением зависти, пошлости, ревности и превалирующей над всеми другими чувствами злобы, бросался к нужному монитору и наблюдал за этой парочкой. Обыкновенно взгляд Татьяны масленел, добрел, в нём читалась любовь. Степан же всегда расплывался в своей широкой, очень идущей ему улыбке. Параченко и сам не мог бы ответить на вопрос, зачем он наблюдает за этими людьми, ведь ничего интересного для дела он услышать не надеялся, так как знал, что Степан, сам установивший в кабинете Татьяны подсматривающее и подслушивающее оборудование и даже сигнал оповещения босса о приходе кого-либо в кабинет Татьяны, вряд ли допустит оплошность. Но вот уже на протяжении всего времени с момента, как была установлена следящая аппаратура, Параченко не пропустил ни одного раза, чтоб последить за этими людьми.
Вот и сейчас, услышав звуковой сигнал, оповещавший о том, что кто-то вошёл в кабинет финансового директора, он оторвался от бумаг и, включив звук, уставился в монитор. В кабинет к Татьяне как раз вошёл Степан. Отношения Татьяны и Степана очень отличались от его отношений с женой Маргаритой. Никогда с Маргаритой Параченко не имел разговоров, подобных тем, которые подслушивал между Татьяной и Степаном.
– Танечка, я до сих пор под впечатлением от вчерашнего.
«Интересно, что у них там было вчера. Хорошо бы установить наблюдение в спальне Татьяны», – успел подумать Параченко.
– Ты имеешь в виду спектакль? – лукаво спросила Татьяна, понимая, что в виду Степан имеет другое.
– Нет. Хотя спектакль тоже был ничего. Но я тебе признаюсь, что я на спектакле сидел и всё не мог дождаться, когда он кончится. Так хотелось скорее… увести тебя домой.
– Да? – ещё более лукаво спросила Татьяна, как бы прося разъяснения.
– Ты такая сладкая. Теперь я с нетерпением жду окончания работы.
«Ну даёт! Напевает как соловей!» – раздражённо подумал Параченко о Степане и даже возмущённо мотнул головой.