Два романа о любви (сборник)
Шрифт:
Я насторожился. Из недавно полученного письма от Петры я знал, что в Праге что-то происходит.
– И что ты знаешь?
Отец заложил руки за голову, потянулся.
– Что я знаю? Да толком немного, почти ничего. Новотный всем надоел, это давно ясно. А сейчас… Они созвали пленум ЦК, но ничего не могут решить, договориться. Раздрай там, вот что известно. В их ЦК раздрай. И, говорят, народ зашевелился… А этот их ЦК, этот долгий пленум – ну как конклав в Витербо по избранию Папы: сидят, говорят, спорят, каждый своё, своего кандидата, а единого выбрать не могут.
– А
– Мы? – отец хмыкнул. – Тут Новотный тоже всем надоел. Поэтому смотрят, выжидают. Нет, конечно, негласные консультации идут, и разведка работает, но… В общем, пока выжидают наши товарищи из Политбюро. – И тут вспомнил: – Интересно, а наш знакомый член ЦК в Праге, товарищ Густав Новак, он что? Не знаешь от твоей Петры?
Какие тут тайны от отца? Я поведал ему о нашем разговоре с паном Густавом за обеденным столом. И о том, что потом мне говорила Петра. Отец покачал головой:
– О как! Вот тебе и папаша Густав! Значит, он в оппозиции к нашему дорогому Новотному! Молодец! Хотя это риск, ой какой риск, сынок!.. Кто, говоришь, там заводилой – некто Дубчек? Да, слышал о таком, мне рассказывали в МИДе. Странно, он словак.
– Это что, имеет значение?
– Почти да. Чехи предпочитают, чтобы Чехословакией руководил чех.
– А, ясно!
– Ясно, ясно! – передразнил отец. – Тебе всё ясно! Лучше Петре напиши и посоветуй, чтоб она не совалась в эти дела, всякие народные волнения. Революционерка! Пусть на рояле играет, выступает с оркестром, вот это ее дело! Понял?
– Напишу, – пообещал я. – Написать-то я напишу…
– Ладно! – отец поднялся из кресла и сказал, идя к двери из моей комнаты: – А если вернуться к нашим баранам, а точней, к одному барану, то на днях тебя вызовут к главному редактору твоих «Известий», будь морально готов.
Я чуть не ойкнул:
– Это зачем?
– Затем, что пора что-то делать с молодым, но беспартийным журналистом.
Через два дня в мой отдел писем позвонили из секретариата газеты и сказали, чтобы товарищ Симонов поднялся к заму главного. А почему не к главному? – усмехнулся я про себя.
Этого самого зама мне неоднократно приходилось видеть на общих собраниях коллектива и всяких летучках. Теперь впервые мы оказались один на один. Нормальный мужик, с юмором, прошедший по всем ступеням журналистской карьеры, а нынче в основном администратор. Разговор занял минут пять. Если коротко, меня переводили из отдела писем в отдел культуры. Это хороший, нормальный этап для вас, объяснил зам, закуривая, это новое для вас общение с интересными, творческими людьми, искусство, культура, гастроли и прочее, поездки по стране, всякие театральные и киношные премьеры, фестивали, наши и зарубежные… В общем, разберетесь, вам поначалу всё объяснят – главное, какое у вас будет перо, интересное, бойкое, умное или нет. Короче, вперед, успехов, надо расти, расти!..
Так я оказался в отделе культуры, где мне надо было расти. Да нет, это неплохо, решил я, ибо Петра – это тоже культура, буду писать про нее: талантливая
Поначалу я не слишком беспокоился за Петру. То есть беспокоился, конечно, но полагал, что потихоньку всё уляжется – наверху погрызутся, кого-то снимут, кого-то назначат, и на том процесс завершится. Однако после того как в течение осени, а затем зимы уже начавшегося 68-го мне стали известны некоторые детали, настроение изменилось. Известия о «деталях» поступали от Петры. Странно, эти ее письма не перлюстрировали. Что же дремлет наш родной КГБ?
Вот что я узнал. Обстановка в Праге накаляется. Город взбудоражен, особенно после Съезда писателей (при чем тут писатели, я тогда не знал, а Петра не объяснила). Начались студенческие волнения. В учреждениях культуры – тоже («У нас в филармонии разговоры разговоры крики обсуждения, – писала Петра. – Мы ходили на демонстрацию но пока нас не трогают»). Но вскоре – тронули. Началось. Студенты пошли с песнями по городу, и перепуганные власти стали давить их машинами, загоняя людей в тупики и буквально размазывая по стенам.
Далее. По радио и в газетах – призывы к реформам, причем удивительно, что это исходит в основном от коммунистов. Но отношение к русским пока доброжелательное.
Далее. Теперь всем ясно, что разгон демонстраций и нежелание менять авторитарный стиль правления и (вот еще что!) игнорирование требований словаков о введении федеративного устройства Чехословакии – всё это создало в ЦК сильную оппозицию. Основное требование – прекратить совмещение двух и более должностей. То есть речь о Новотном.
И вот финал (промежуточный?): в январе 68-го Новотный снят с поста первого секретаря ЦК КПЧ, а новым первым секретарем избран… да-да, тот самый Александр Дубчек (хотя он и словак).
Эту последнюю новость я узнал еще раньше – не из письма Петры, а по нашему ТВ. Потом и от нее. Отец тоже всё знал. Это невероятно, но это так, сказал. Значит, пан Густав верно просчитал, чувствовал, на кого ставить. Я не согласился: это не расчет, это он искренне, по зову души. В ответ отец усмехнулся: ну да, коммунист и католик в едином обличье! Но все-таки добавил: дай им бог удачи, хотя, боюсь, наши их не отпустят далеко.
Печально, но тут отец как в воду глядел. Но еще было время.
Петра сообщала: Новотный, оставаясь президентом страны и членом ЦК, вовсю препятствует проведению намеченных реформ, поэтому не только среди народа, но и в ЦК требуют его отставки уже и с поста президента.
И вот еще, писала она в новом письме (оно тоже спокойно дошло до меня): нарастают антисоветские настроения. Курьезный, но показательный пример: 15 февраля на Олимпийских играх в Гренобле хоккеисты Чехословакии обыграли сборную СССР, и это превратилось во всеобщий национальный праздник.