Два романа о любви (сборник)
Шрифт:
– Опять не поняла!
– Это такое выражение. Из детской игры, зимней. Огромная снежная куча, сугроб или горка, на нее по команде взбираются мальчишки, и побеждает тот, кто сильнее и ловчее всех, он и есть царь горы. Но надо не только забраться выше всех, но и там, наверху, отбивать атаки остальных. Тогда это действительно царь горы, и надолго.
– Вот теперь поняла. Детские забавы.
– Да, у нас сплошные детские забавы. Разгул непроходящего инфантилизма, архаики…
Войдя в квартиру, Биче с интересом разглядывала ее, прошлась туда-сюда.
– Главное на месте – моя фотография. А вообще – аскетично, но уютно.
– Да, это не твои миланские mansion, а если по-нашему, хоромы. Но я один, мне большего не надо. А еще хорошо – дом почти в центре и в относительно тихом районе. Это, кстати, немало стоило – купить тут квартиру. В общем, я удовлетворен… Ну что иди в ванную, принимай домашний вид, а я пока стол приготовлю с твоим любимым вином.
– О, грациа! Неужели «Виньето Лорето»? Molte grazie! Иду в ванную, принимаю домашний вид. Есть особо не хочу, в самолете перекусила, а вот вино, и сыр, и кофе… А где свечи? О, чудесно. А потом ты будешь любить меня. Ты готов? А после этого…
После этого он некоторое время приходил в себя. Не сказал Биче, но опять подумал (опять – это после ночей в Варезе): такого с ним не было. Такой женщины и того, что она может, что творит. Творит с ним. С ним такого не творили. Всем – телом, руками, голосом, шепотом. А если так, то и душой… И опять подумал: любовь – это не дело, а состояние. На многие годы или на всю жизнь. Как музыка, например. Кстати, об этом – о состоянии – когда-то упомянул покойный синьор Антонио, когда рассуждал о музыке. Вот-вот, любовь-музыка. Это Биче. Или он с ней такой?
Она тоже пришла в себя, вернулась в реальный мир. И сказала, что вот теперь будет ему рассказывать. О чем? О том самом поводе, из-за которого заторопилась в Москву.
– Это было всего лишь… ну да, неделю назад. Днем, ближе к вечеру. Я вышла из консерватории и заглянула в кафе напротив, там чудесный кофе, часто захожу туда. Села, пью. Вдруг напротив меня, вижу мельком, усаживается мужчина, даже не спросив, можно ли. Поднимаю глаза – он. Ну, тот, который… который мой первый, отец Джино. Я почти не удивилась, потому что его физиономия часто мелькает по телевизору, тем более сейчас всякие страсти в парламенте и вообще вокруг Берлускони – уйдет в отставку или нет. Мне это сто раз надоело, а мой бывший Лукино со своей постоянной улыбкой, что бы ни происходило, и вовсе стал раздражать, причем давно. А может быть, стал раздражать потому, что отлюбила его, и тоже давно.
– Привет, синьор парламентарий, – говорю, – ты как меня нашел? Следил, что ли?
И он честно:
– Следил. Я же знал, что ты работаешь в консерватории, сам приложил руку к этому, вот и стал поджидать тебя. Приехал из Рима по делам. Посмотрел афишу – сегодня концертов нет, значит, скоро появишься. Появилась, я за тобой. – И затем вдруг: – Беатриче, я ничего не забыл. Да, прошло почти семь лет, но… Вот приехал по делам в Милан, всего на несколько дней, и решил найти тебя, поговорить.
Ага,
– Да, – говорю, – да, Лукино, я должна тебя поблагодарить на все твои благодеяния: за консерваторию и за дедушку, за всё, что ты тогда для нас сделал. И за оплату счетов тоже.
– Беатриче, прекрати! И прими мои соболезнования, я в курсе… Но ты же понимаешь…
А что я должна понимать? Что он меня еще любит? А хоть так, но я-то – другая.
– Да, еще раз спасибо, – не реагирую на его намеки. – Ну а ты как, что?
Он опять улыбнулся и стал рассказывать о своих делах, успехах: что не только член палаты депутатов, а еще, после последних выборов, и председатель так называемой 5-й комиссии парламента (а мне хоть пятая, хоть десятая!), комиссии по бюджету, финансам и планированию, но теперь, когда такие страсти, когда разваливается коалиция Берлускони, его «Народ свободы»… В общем, он говорил, а я думала о своем. Думала, поглядывая на него. И усмехалась про себя: ну и что ты возник передо мной, председатель 5-й комиссии парламента Италии? Ты мне уже давно не нужен, а теперь тем более. Однако… однако есть твой сын, есть Джино. Он не знает своего отца. И я как мать… А что я как мать?
Я глядела на отца моего ребенка и думала. И вдруг поняла, а вернее, почувствовала: ему не нужен ребенок, не нужен в принципе, ему нужна я, только я.
– Да всё это пройдет, всё успокоится, – отмахнулась, имея в виду политику, – никуда наша Италия не денется, ни в какие кризисы не погибнет. Мы ж не Греция какая-то. Так что ты еще до премьер-министра дорастешь. Отлично, я буду гордиться!.. А личная жизнь как?
Он, кажется, смутился:
– Всё нормально.
Ага, значит, то же. И прекрасно… Но он решился продолжить эту тему:
– Там, в семье, всё нормально, но с некоторых пор… Это внешнее, понимаешь. А я всё помню, тебя, наши ночи на Гарда. А ты помнишь?
– То, что там лишилась девственности, помню. И что?
Он опять смутился, даже жалко человека стало.
– Слушай, девочка, – говорит, – ты мне небезразлична, это главное, а всё остальное можно обсудить. Я хочу встречаться с тобой. И вот сегодня… Пригласи меня к себе домой.
– Не могу, я там не одна, – отвечаю честно, ибо дома у меня Джино. Но он-то понял иначе.
– Ясно. Муж?
– Пока нет. А как будет, посмотрю.
– Тогда поехали ко мне в отель, это близко.
– А если тебя увидят со мной? Ты же всем известная персона! Увидят, и потом… Не боишься?
Он улыбается:
– Я не трус. Тогда не боялся, и теперь не боюсь. Теперь тем более.
– Теперь и я тем более. Я верная женщина. Тогда любила тебя, а теперь…
– Ясно, – вздыхает он, по-прежнему улыбаясь. – И кто ж он, этот счастливец, расскажи?
И тут ты, Петя, весь возник во мне, хотя и до того я имела в виду именно тебя.